Сидящие за столом «распускали перья», поочередно упражнялись в сальных одах в честь гостьи, но тут случился облом, – Лидию Тихоновну куда-то вызвали по нервно забреньчавшему внутреннему гостиничному телефону, что-то там не клеилось с новым постояльцем.
– Мальчики, я вынуждена покинуть вас, – тоскливо сказала администраторша и ушла, медленно и развратно унося как бы отдельно следующую за ней величественную попку. Гаевскому показалось, что в тот момент дружно замолчавшая хмельная публика во главе с Журбеем была похожа на жадных охотников, из-под носа которых ускользает крупная и вожделенная дичь.
Вот так же на черноморском пляже мужики мечтательно смотрели вслед Людмиле, идущей к воде…
Первым очнулся охотник Пепельницкий.
– Друзья! Я имею еще один тост, – нетрезвым, но четким голосом произнес он, – я предлагаю выпить за женщин и все их части тела, которые дарят нам блаженство!.. Пааапрашу не перебивать меня! Игорь Романович, ну прикажите же подчиненным помолчать…
Журбей столовым ножом звонко постучал по пустому графину:
– Тише товарищи! Пусть Федя скажет!
Все недружно замолчали.
– Так вот, мужики, – вдохновенным тоном продолжал словно протрезвевший Пепельницкий, с натугой делая задумчивое лицо, – я хочу спросить у вас… За что мы любим женщин? За душу? Да! За красоту? Да! За ласки и все прочее? Да! За заботу о нас? Да! За фигуру? И еще раз – да! А еще за то любим? А? Что является главным элементом женской фигуры? А?
– Титьки! – отозвался кто-то. А следом – еще голоса:
– Ноги!
– Талия!
– Жопа!
– Вот именно! Только не жопа, а попа, товарищи, – вдохновенно продолжил Пепельницкий, – ибо женщина без красивой попы, это… это… Это как ракета без двигателя! Мы все убедились в этом на ярком примере Лидии Тихоновны!
– Федя, кончай нести ахинею, – угрюмо сказал старенький и благовоспитанный кандидат технических наук с музыкальной фамилией Пахмутов, – шел бы ты спать со своей жопой!
Но публика за столом недовольно забубнила на него.
– Федя, говори, говори, – громко попросил программист Семин, – да здравствует свобода слова!
– Так вот, товарищи, – продолжал Федя, – о чем же я хотел сказать?
– О попе! – тоном внимательного и восторженного студента отозвался Семин.
– Вот именно, именно об этом я и хотел сказать, товарищи, – продолжал Пепельницкий, ведь что такое красивая женская попа? Товарищи? Это… это… это главный возбудитель нашей с вами головки самонаведения!
Тут раздались жидкие аплодисменты. Это еще больше вдохновило Пепельницкого:
– Попа… Женская попа, – мечтательно глядя в потолок, нараспев говорил он, – как много дум наводишь ты в мужской голове! Попа… Ты предмет восхищения и ласк… Восторгов наших и нашего обожания! Скрипят шеи, когда головы мужчин с хищными глазами поворачиваются вслед тебе, созерцая твои заманчивые и тугие полукружья! Попа… Ты возбуждаешь нас в любом виде – под юбкой ли ты или в женских штанах, в трусах или в шортах! И уже тем более, когда ты абсолютно голая… А мы становимся пред тобой на колени, любуясь твоей чарующей красотой… Мы целуем тебя с высковольтным напряжением нежности и обожания… О по…!
– Пепельницкий! Ты педераст, что ли? Завязывай! – сердито крикнул Пахмутов.
– Такую душевную песню испортил, – мрачно сказал Пепельницкий, наливая водку в свою рюмку, – предлагаю тост за красоту женских поп… Таких, как у Лидии Тихоновны!
Все, кроме Пахмутова, чокнулись рюмками и опять загомонили.
– Эх, жаль что с нами нет здесь Кружинера, – грустным тоном сказал Журбей, – Яков Абрамыч нам бы столько анекдотов на эту тему нарассказывал… Давайте выпьем за него…
– Не чокаясь, – добавил Гаевский.
– Да-да, конечно, не чокаясь, – подтвердил Журбей.
– Когда Яков Абрамыч умирал, я успел его в больнице проведать, – вдруг в полной тишине заговорил Семин, – старик еще в сознании был. Белый весь, голова забинтована, речь плохая… Но он шутил, анекдоты даже рассказывал. Я вот этот, его самый последний запомнил… Значит, приехала кума к куму в деревню. Повел он ее погулять на природе. Проходят мимо поля. Кум спрашивает:
– Кума, а ты меня не боишься?
– Нет, кум.
– Смотри, а то я такой!
Заходят в лес. Кум снова спрашивает:
– Кума, а ты меня не боишься?
– Нет, кум.
– Смотри, а то я такой!
Возвращаются назад. Кум спрашивает:
– Кума, а ты меня не боишься?
– Нет, кум.
– Смотри, а то я такой!
А она ему:
– Если бы я знала, что ты такой, то надела бы трусы, а то комары всю жопу искусали!
Никто не засмеялся, – лишь грустные улыбки на хмельных лицах. «Кружинер даже с того света пытается веселить нас», – думал Гаевский, помогая Семину довести Пепельницкого до гостиничного номера.
* * *
Утром, когда завтракали в буфете, Гаевский, Семин и Пепельницкий сидели за одним столом.
– Какая же я тварь, господа, – вдруг зло сказал Семин, отрешенно глядя на розовый член вареной сардельки.
– Я это давно знал, – подколол его Пепельницкий, – но что тебя сейчас привело к этому запоздалому откровению?
– Я, Федя, после твоего проникновенного тоста про жопу… Я на рассвете все-таки эту Лидочку трахнул! Прямо в ее кабинете. Не устоял перед ее могущественной кормой… Поставил раком, как дикое животное… Она стонала так, что эта чахлая дежурная в дверь постучала и спросила: «Лидия Тихоновна, вам плохо?».
– Мне хорошо, Кариночка, мне очень хорошо! – ответила ей администраторша. И ведь не соврала!.. Но какая все-таки я тварь, господа!
– Не понимаю, не понимаю тебя, Семин, – удивленно промолвил Пепельницкий. – Пополнил трофеи, та-скзать… Я тебе завидую даже. Поимел такую крупногабаритную женщину… Приятные воспоминания на всю жизнь останутся в твоем кобелином сердце… Тут радоваться надо. А ты грустишь…
– Противно мне, Федя, противно! Сволочья… Ведь у моей чистой и доверчивой жены молодая попа еще красивей… А я на эту целлюлитную клюнул…
Семин помолчал, пережевывая сосиску, затем обратился к Гаевскому:
– Вот скажите мне, господин полковник, почему мы, мужики, твари такие? Имеем роскошных и верных жен, а на других баб все равно тянет. Хоть хрен на узелок завязывай! Почему так? Может, это непознанный человечеством инстинкт какой-то? Вы с высоты своего жизненного опыта можете объяснить это явление?
– Какое же это явление, – насмешливо откликнулся Пепельницкий, – это явление человечество давным-давно назвало блядством.
– Федя, помолчи, когда умные люди беседуют! – отрезал Семин, – я не с тобой, а с целым полковником разговариваю.
