Еще Кургинян увидел опасность в другом инструментарии — раблезианстве, осмеянии, карнавализации [9]. Он говорит о разрушении через осмеяние, называя соответственно М. Бахтина главным идеологом такого подхода, когда смех используется для разрушения власти.
Однако в осмеянии нет особой новизны. Этот инструментарий и так использовали в СССР. Уже, например, такая далекая сегодня «Карнавальная ночь» была направлена против бюрократов, или высмеивания их в образе Бывалова в «Волге-Волге», тогда появился даже термин «бываловщина».
Режиссер «Волги-Волги» Г. Александров вспоминал: «Еще когда „Волга-Волга” находилась в зародышевом сценарном состоянии, многие руководители нашего киноведомства относили на свой счет, самолюбиво считая, что это „с них списано”. Когда же по коридорам и павильонам „Мосфильма” стал расхаживать в гриме гражданина Бывалова артист Игорь Ильинский, то произошел курьез совершенно неожиданный. Оказалось, что Игорь Ильинский в гриме Бывалова похож на… Шумяцкого. Борис Захарович, так веривший в меня, своим авторитетом руководителя кинокомитета давший мне возможность снять „Веселых ребят”, когда против „Джаз-комедии” выступали даже технические работники студии, всерьез на меня обиделся. Его красноречивые обиженные взгляды в мою сторону можно было весьма точно расшифровать, вспомнив русскую пословицу: „Ради красного словца не пожалеет и родного отца”. Итак, я — неблагодарный насмешник. Но эта обида была, так сказать, затаенная. Находились ответственные читатели сценария, которые просто-напросто запрещали снимать те или иные кадры» [10].
И еще: «Однажды по окончании приема в Георгиевском зале Кремля в честь участников декады украинского искусства И. В. Сталин пригласил группу видных деятелей культуры в свой просмотровый зал. Там были Немирович-Данченко, Москвин, Качалов, Корнейчук и многие другие видные деятели искусства. Сталин не первый раз смотрел „Волгу-Волгу”. Он посадил меня рядом с собой. По другую сторону сидел В. И. Немирович-Данченко. По ходу фильма Сталин, делясь с нами своим знанием комедии, своими чувствами, обращаясь то ко мне, то к Немировичу-Данченко, полушепотом сообщал „Сейчас Бывалов скажет: „Примите от этих граждан брак и выдайте им другой”». Произнося это, он смеялся, увлеченный игрой Ильинского, хлопал меня по колену. Не ошибусь, если скажу, что он знал наизусть все смешные реплики этой кинокомедии. Когда на приеме Сталину представили Игоря Владимировича Ильинского, он пошутил:
— Здравствуйте, гражданин Бывалов. Вы бюрократ, и я бюрократ, мы поймем друг друга. Пойдемте побеседуем, — и повел его к столу».
И этот механизм работал. А Александрова никто не наказывал, а только награждал: «На некоторое время слово „бюрократизм” было вытеснено термином „бываловщина”. Конечно, хороши сами по себе реплики, которые сочинили для Бывалова — Ильинского сценаристы Н. Эрдман и М. Вольпин. Это же совершенные образцы канцелярского стиля: „Я не могу заниматься каждой балалайкой в отдельности”, „Владея музыкальной культурой и лично зная товарища Шульберта”, „Закройте дверь!”, „Очистите палубу!”, „Прекратите безобразие!” Но слова можно по-разному произнести, подать. Ильинский вошел в образ Бывалова всем существом, если можно так выразиться, слился с ним».
Следует признать, что С. Кургинян часто прозорливо видит «болевую точку», но потом на ней выстраивает очень сложные гипотезы и возможные проекты, которые вряд ли могли быть реализованы и тогда, и в наше время. Каждый проект должен иметь ту степень сложности, которая позволяет его построить.
А. Кудинова развивает другую мысль С. Кургиняна — разрушение советского человека путем увода его от высоких смыслов в сторону потребления. Приведем несколько ее утверждений:
• «Позиция советского человека (назовем ее условно „жить по Франклу”): ужасные обстоятельства не расчеловечивают человека, связанного со смыслом. Пока нить смысла натянута, человек способен карабкаться по ней вверх и многое выдержать. Чтобы разрушить СССР, нужно было перерезать эту вертикальную нить, „обесточив” советских людей, лишив их энергии. Над этим и трудились в течение многих лет специалисты информационно-психологических войн, возбуждая в советском человеке «влечения» к потреблению, к всевозможным шкурным радостям, переориентируя его на пренебрежительное отношение к труду, на ироничное отношение к справедливости и жертвенности. А также убеждая его, что никакой вертикали нет в помине. Но перерезать вертикаль показалось мало. Тогда на помощь призвали „машину зла” — разодрали «тоненькую яблочную кожуру» культурных запретов, и сквозь образовавшиеся разрывы в наш мир пришло то, чему лучше бы оставаться под спудом» [11];
• «„Машина зла” расчеловечивает не отдельно взятого человека. Она подминает, „перекодирует” огромную человеческую массу. Пока общество скреплено коллективным смыслом — привести в движение „машину зла” не удается. Поэтому первое необходимое условие запуска „машины зла” — разрушение смысла, и прямое следствие такого разрушения — утрата обществом образа будущего» [12];
• она утверждает целенаправленный процесс создания такой условной „машины зла”, ее „действительно создавали (а то ведь иногда говорят, что все само собой рухнуло); создавали, используя сложные и тонкие подходы, разработанные людьми очень умными, хорошо понимающими Россию и страстно ненавидящими то, что мы любим; создавали, закладывая в машину одну суперпрограмму, призванную управлять действием всех остальных программ. Суть этой суперпрограммы в том, что коммунизм — это новая религия. И бороться с ним надо именно как с религией» [13];
• «Анализ дальнейшего хода событий показывает, что Кожинов сотоварищи появились в Саранске именно как промоутеры, посланные некими могущественными силами. Сразу после визита первых промоутеров началась ошеломительная для той эпохи раскрутка Бахтина, с давних времен числившегося в антисоветчиках. После многих лет молчания в прессе появились упоминания о Бахтине. Началось массовое паломничество к Бахтину в Саранск. Кто-то очень влиятельный дал добро на издание книг Бахтина и в СССР, и за рубежом… Итак, началось мощное и загадочное продвижение Бахтина. Да, загадочное! Потому что мощное продвижение бывшего политссыльного, осужденного по делу антисоветской организации, в эти годы требовало, подчеркну еще раз, очень специфического покровительства и фактически было по плечу только одной советской организации — КГБ СССР» [14].
В возвращении Бахтина Кургинян обвиняет Кожинова. Правда, там была более сложная ситуация: Андропов делает это под влиянием дочери, а та — под влиянием литературоведов И. Турбина и В. Кожинова. Это вполне можно понять в русле обращений наверх по поводу спектаклей Ю. Любимова и других, когда правители, особенно в глазах дочери, хотят казаться демократами. Единственным непонятным фактом является предоставление М. Бахтину московской прописки, квартиры и помещение его в кремлевскую больницу. Но и это можно объяснить преувеличенной реакцией подчиненных: «начальник» сказал, а они сделали даже больше.
К. Дегтярев защищает Кожинова следующим образом: «С. Е. Кургинян утверждает, что В. В. Кожинов был агентом организации (естественно, официально не оформленной), поставившей цель разрушить страну (через разрушение „системы”) с помощью механизма „карнавализации”. Говоря проще — высмеивания „системы”, ее основ, ценностей, святого, выворачивая их наизнанку и ставя с ног на голову. Буквально это происходит во время карнавалов (но в шутку, не всерьез), потому и „карнавализация”. Вряд ли тот, кто помнит 80-е и 90-е годы 20-го века, будет спорить, что такое имело место. Хотя стало ли это главным инструментом разрушения — как минимум, очень спорно. Но — в любом случае, это тоже было» ([15], см. также [16–17], а также другие статьи А. Кудиновой, защищающие ее с С. Кургиняном подход [18–20]).
