Генерал Ф. Бобков видит не только «победы», к которым он относит высылку Сахарова в Горький, чтобы он по наущению жены не оказался в американском посольстве, но и просчеты.
Бобков относил, например, печатание Солженицына к просчету КГБ: «Это серьезный провал Твардовского (главный редактор журнала „Новый мир”, который, напечатав „Один день Ивана Денисовича”, дал дорогу лагерной литературе и открыл миру Солженицына). Мы потом на эту тему с ним разговаривали. И он сам говорил: „Если бы вы знали, как я переживаю это дело”. Он же его напечатал первым. А что там было печатать? Подумаешь, защитник прав человека нашелся. Но он его напечатал. И пошел Солженицын. Не напечатал бы, кто бы его знал этого Солженицына?! И какой он художник слова… Сравните как следует с настоящими писателями и сделайте вывод! А Твардовский его напечатал и потом каялся. Когда хоронили Твардовского, Солженицын пришел на похороны. На прощание не ходил, а пришел на похороны. Ну и… там ему сказали: убирайся к чертовой матери отсюда! Его прогнали с кладбища, с похорон Твардовского. Сначала это сделала дочь, а потом и все ее поддержали…» [24].
Тут подчеркивается, что «напечатав, открыл путь лагерной литературе». Это похоже на известное замечание Андропова о сплавщиках и бревнах: «Андропов полагал правильным действовать в духе времени и не увлекаться массовыми репрессиями. При первой встрече с Кищаком [главой польской госбезопасности — авт.] он сослался в качестве примера на сплавщиков леса, за работой которых наблюдал в Карелии в дни своей юности. „Когда возникал затор на реке из бревен, сплавщики находили ключевое бревно и ловко его вытаскивали. Все! Затор ликвидирован, сотни бревен плывут дальше. Вот так лучше и действовать”, — сказал шеф КГБ. По мнению наблюдателей, этой же тактики в борьбе с оппозицией сегодня придерживается Владимир Путин, начинавший службу в КГБ при Андропове» [25].
В результате своего анализа Липовецкий вообще отправляет ситуации фильма в советский мир: «Вся система характеров фильма разворачивается как конфликт диссидентствующих интеллигентов и интеллигентов, решивших играть с системой по ее жестоким правилам ради самореализации и не без выгоды для себя (в широком диапазоне вариантов: от Шелленберга до Клауса). Штирлиц и в этом случае выступает в роли идеального медиатора, соединившего эсэсовца (или „чекиста”) и тайного диссидента-интеллигента. И те, и другие принимают его как своего, и тех, и других он обманывает. Интересно и то, что эта внутренняя диспозиция оказалась настолько точной по отношению к культуре 1970-х, что позволила в какой-то мере экстраполировать будущее советской системы и даже, рискну утверждать, предугадать те сценарии, которые «системные» интеллигенты будут разыгрывать в конце 1980-х — начале 1990-х».
Если признать эту гипотезу, то «Семнадцать мгновений весны» имели два долгоиграющих последствия. С одной стороны, отмеченное выше программирование поведения диссидентствующих представителей творческой интеллигенции. И с другой — Штирлиц помог избранию через десятилетия Путина на пост президента, поскольку социология показала, что именно Штирлиц ближе других совпадает с представлениями россиян [26–30]. В результате фильм оказывается каким-то «кладезем» последствий, хотя вероятнее всего он интересовал Андропова как способ увести массовое сознание от связки КГБ с довоенными репрессиями.
Правда, хоть все рассказывают о победе в опросе Штирлица, на самом деле было не так: «Киногерой — это не только внешность, это цельный образ. И, узнав предпочтения избирателей, можно более или менее четко представить, кто из имеющихся в наличии политиков может им соответствовать. Надо сказать, что результаты опросов нас несколько обескуражили. По ВЦИОМовскому опросу призовые места заняли Петр Первый, Глеб Жеглов и маршал Жуков (четвертое место досталось Штирлицу). По РОМИРовскому — Жуков, Штирлиц и Жеглов (кандидатура Петра Первого в этом опросе респондентам не предлагалась, и, судя по цифрам, голоса Петра Жукову и достались)» [30]. Тем самым Штирлиц проложил путь Путину [31–32]. Кстати, даже немцы, посмотрев сериал, изменяли свое отношение к СССР [33]. То есть еще одна «стрела» в будущее попала в цель.
В списке Ф. Бобкова много хороших писателей, которых он «вел». А. Колпакиди, например, перечисляет: «Он генерал армии и он — генерал проигранной войны. КГБ был мечом в руках партии, он стоял на острие меча, и во время этой войны оказалось, что меч гниловатый, а острие затупилось. Начались странные игры с диссидентами, недовольными артистами, со всеми он дружил, со всеми поддерживал хорошие отношения, тут и Юлиан Семенов, и Евтушенко, Высоцкий, Любимов, вся эта компания потом сама ужаснулась, что наделала. И вместо того, чтобы конструктивно решать вопросы с артистами и диссидентами, велись какие-то игры, например, высылка Солженицына. Очень много «мутного» было в деятельности пятого управления. Я не могу сказать, что там все были предатели и специально все делали, но дураков хватало, безусловно. Кроме того, это именно Бобков вместе с историком Яковлевым запустил тему по масонам, конспирологизацию и шизофренизацию истории, которая до сих пор не сбавляет обороты. Вот теперь нашим белым генералам ставят памятники. Солдат становится великим, если он выигрывает, а если он проигрывает — то что тут почетного? Бобков, как начальник „идеологического” управления, проиграл. Почему? Трудно сказать, он молчал, его мемуары очень интересные, но там нет ответа на главный вопрос — а как получилось, что развалился Советский Союз? Бобков был правой рукой Андропова, который возглавлял страну, уж он-то должен бы знать? Все это он унес с собой в могилу, многое мы так и не узнаем» [34].
О Евтушенко также вспоминает Фельштинский: «Долгие годы с советскими органами госбезопасности сотрудничал недавно скончавшийся в США советский поэт Евгений Евтушенко. Его куратором в КГБ был Евгений Петрович Питовранов, генерал КГБ, сравнимый по таланту, пусть и в другой области, с поэтом Евтушенко. Как у многих руководителей КГБ (Юрий Андропов, например, писал стихи), у Питовранова была слабость: он просил завербованных им писателей дарить ему книги с автографом. Оставил Питовранову свой сборник стихов и Евтушенко, с многозначительной дарственной надписью: „Страшнее, чем принять врага за друга — принять поспешно друга за врага. Питовранову от Евтушенко”. Питовранова и Евтушенко уже нет в живых. Книга с дарственной надписью осталась» [25]. Но и Бобков, и Судоплатов уходят от того, чтобы назвать Евтушенко агентом КГБ.
Диссиденты, по сути, вошли в «моду» при Андропове, только тогда они появились в поле внимания советского человека. До этого их особенно не слышали. Когда Андропов стал главным по борьбе с диссидентами, они стали количественно расти. Власть всегда использует виртуальных врагов, чтобы доказать свою полезность и успешность. Это идет со времен Сталина, когда понятие внутреннего врага закрепилось в сознании. Сегодня его называют и пятой колонной, и либералами.
Г. Юдин перечисляет виртуальности власти по поводу объяснения сегодняшних московских протестов: «Главный результат состоит в том, что полицейским командирам удалось продать свою историю о „массовых беспорядках” и „иностранном вмешательстве” начальству, но так и не удалось продать ее народу. Потенциал их пропаганды сжался до пожилых аудиторий, которые смотрят только телевизор и сразу готовы верить в то, что любая внутренняя политика в России возможна только „из-за рубежа”. Это по-прежнему немалая аудитория (в районе 25 %, и именно она с наибольшей вероятностью пойдет на выборы). Однако факт состоит в том, что в целом, в России в эту историю не верят. Этот товар протух, больше продать его не удастся. Мощный разрыв между возрастными группами в московском опросе Левада-Центра месяц назад и столь же впечатляющий разрыв между аудиториями ТВ и Интернета в нынешнем опросе — знак большого перелома. Аудитория, для которой недостаточно ни Киселева с Соловьевым, ни Зюганова с Жириновским, которую невозможно запугать словами «массовые беспорядки» и „иностранное вмешательство” без предоставления доказательств — и которую не способен убедить уже и Путин — эта аудитория теперь преобладает и со временем становится только больше. Целевая аудитория, которой всегда было достаточно для того, чтобы контролировать Россию, сокращается и размывается, а остальные постепенно консолидируются. Это долгосрочный тренд» [35].
