Для КГБ в целом была характерна манипулятивная игра: и на Западе, и в Союзе. По этой причине Пятое управление Бобкова работало в том же русле, не изобретая ничего особо нового. Они направляли свои коммуникации — устные или печатные — туда, где для этого была подготовлена почва, чтобы перевести ситуацию на иной уровень.
Ф. Бобков в прошлой своей ипостаси, до Пятого управления, получил опыт манипулятивного управления за рубежом: «В 1965 году Ф. Д. Бобков выдвинул идею пропагандистской кампании с использованием контролируемых информационных вбросов сведений ограниченного пользования, а в ряде случаев даже материалов под грифом „Для служебного пользования„(ДСП). Реализуя эти задачи, оперативники Ф. Д. Бобкова резко активизировали встречи с иностранными журналистами, аккредитованными в СССР, которых советские дипломаты и даже отдел печати МИД СССР ранее остерегались, — с целью убедить их, насколько пагубной для мира может оказаться идея пересмотра послевоенных границ. В результате проведенной под началом Ф. Д. Бобкова деятельности в западной печати появились статьи (часть их была простимулирована с помощью ресурсов Первого главного управления КГБ при Совмине СССР, занимавшегося внешней разведкой) с аргументированными возражениями против пересмотра послевоенных границ в Европе. Возможно, что такие нетрадиционные методы работы уже в то время означали передачу секретной информации стратегическому противнику, при том, что все это подавалось как новация в оперативно-стратегических играх. Таким образом, в западном общественном мнении была подготовлена почва для Московского договора между СССР и ФРГ от 12 августа 1970 года и Варшавского договора (нем. Warschauer Vertrag) — договора между ФРГ (Западной Германией) и ПНР об основах нормализации взаимных отношений между ФРГ и ПНР от 7 декабря 1970 года, подтвердивших незыблемость границ по Одеру — Нейсе. Именно тогда ФРГ впервые официально признала свои восточные границы как законные, международно зафиксированные. Эти же реалии нашли отражение в Хельсинкском акте 1975 года, закрепившем нерушимость границ в Европе» [1].
Это очень серьезный успех, где было задействовано несколько каналов влияния КГБ, которые часто действовали в обход А. Громыко [2–5]. Это раздражало МИД.
В. Кеворков, который вел эту работу по связи между лидерами, рассказывал такие подробности: «Секретная связь работала на протяжении двенадцати лет, а начиналось все с того, что я прилетел в Бонн под видом специального корреспондента „Советской культуры” и принялся внедряться в среду немецких журналистов. Через какое-то время мне удалось выйти на главного редактора влиятельной газеты из Франкфурта. Тот имел связи на самом верху и организовал встречу с правой рукой Вилли Брандта Эгоном Баром. Немецкие социал-демократы тогда одержали первую за долгое время победу на выборах в бундестаг и искали новых союзников и партнеров в Европе. Идея об установлении неформальных отношений с лидерами Советского Союза пришлась канцлеру ФРГ по вкусу. Более того, он сам обратился к главе советского правительства Косыгину с аналогичным предложением. Поэтому Брандт, выслушав отчет Бара о состоявшейся конфиденциальной встрече, все смекнул и быстро согласился. Он был умнейшим, приятнейшим дядькой, общение с которым доставляло истинное удовольствие. Личность, большой политик! Не зря ведь в 1971 году Вилли вручили Нобелевскую премию мира. А тогда, в начале 1970-го, заработал мост между Москвой и Бонном. Иногда я по шесть раз в неделю летал между двумя столицами, метался туда и обратно. Никаких записей не вел, бумаге ничего не доверял. Всю необходимую информацию мне сообщали устно, я запоминал ее и передавал адресату вплоть до малейших нюансов» [6].
Может успех именно этой деятельности КГБ продиктовал Андропову идею отправить Бобкова в новую сферу. Здесь была та же задача — работать с мозгами конкретных лиц, заставляя их делать так, как это было интересно КГБ. Этим объектом воздействия была как творческая интеллигенция, так и диссиденты. Но и теми, и другими прямо и косвенно управляли со стороны КГБ.
Экс-глава КГБ В. Федорчук считал, что главным противостоянием этого времени было не диссиденты — партаппарат, а внутри самого партаппарата было скрытное противостояние либералов и патриотов. Он также считает, что диссидентское движение создавал и усиливал Андропов искусственно. Например, Андропов требовал от Украины 10–15 арестов диссидентов в год, и только обращение Щербицкого к Брежневу помогало уменьшить эту цифру до 2–3.
Федорчук продолжает: «Более того, он содействовал реализации этих планов. Вы, наверное, обратили внимание, что в тюрьмы сажали в основном писателей-государственников, за границу высылались либералы, такие как Аксенов, Бродский, Буковский. Некоторые деятели культуры были вроде бы полузапрещенные. На самом деле Андропов им тайно покровительствовал, оберегал их, создавал о них соответствующее положительное общественное мнение. Это Высоцкий, Любимов, некоторые другие. А чего стоит его странная дружба с Евгением Евтушенко? Ведь доходило до курьезов. Бывало, пьяный Евтушенко в кругу друзей-писателей демонстративно звонил Андропову по прямому телефону. А мутная история с Солженицыным? Подумайте: как сельский учитель, отсидевший в тюрьме, смог получить в распоряжение тайные архивы НКВД? Причем в его книгах многие документы банально фальсифицированы, размах репрессий многократно преувеличен. То, как лично Андропов руководил операцией по выезду Солженицына в США, — это отдельная история. Спрашивается: а зачем? Чтобы он там, в США, без малейших затруднений продолжал своими книгами разрушать Союз? Так кто, если не Андропов, содействовал развалу Союза?» [7].
Если присмотреться к этому выводу, то нельзя однозначно сказать, что он правильный. Андропов в принципе никогда не оставлял следов такого рода.
Однако объективные причины тоже были. О них рассказал В. Фалин: «Однако наш ВПК не поддавался конверсии. Метастазы милитаризма поразили властные структуры, госаппарат, науку, экономику страны. Сошлюсь на то, что 83 % ученых и технологов занимались военной и паравоенной тематикой. Больше четверти ВВП Советского Союза поглощал ненасытный Молох. Эксперты открытым текстом пытались убеждать власти предержащие: мы занимаемся самоедством, обслуживанием доктрины США, нацеленной на доведение нашей страны до экономического и социального коллапса» [8].
Элита наверняка знала и такой факт, о котором говорил Фалин: «В 1981 г. США и их свита по НАТО приняли две программы — „Армия 2000” и „Фофа”. Советскому Союзу навязывалась гонка в сегменте так называемого „умного оружия”. Его конструирование и производство требовало в 5–7 раз больше инвестиций, чем ядерное оружие. „Демократы” калькулировали — советская экономика не справится с таким вызовом. Аналогичный расчет закладывался в программу „звездных войн” Рейгана. В этом легко убедиться, ознакомившись с докладом министра обороны Вайнбергера, частично раскрытым в 1986 г. газетой „Нью-Йорк таймс”». То есть будущее с точки зрения разумных людей, а в элите, конечно, были и такие, выглядело не столь радостно, как в докладах для населения.
Скорее всего не «от души», а чтобы переиграть Запад на его территории Андропов заинтересовался конвергенцией советской и западной систем. Но для этого нужно было трансформировать и советское массовое сознание.
