И даже во время войны: «Любопытно при этом, что нас больше привлекали военные изделия противника, чем нашей победоносной Красной Армии. Названия немецких самолетов „юнкерс”, „штука”, „мессершмитт”, „фокке-вульф” не сходили у нас с языка. Как и автоматы „шмайссер”, танки „тигр” и эрзац-продукты. Пушки делал Крупп, а бомбы любезно поставляла „И. Г Фарбениндустри”. Детское ухо всегда чувствительно к странным, нестандартным созвучиям. Думаю, что именно акустика, а не ощущение реальной опасности, притягивала наш язык и сознание к этим названиям. Несмотря на избыток оснований, имевшихся у нас, чтоб ненавидеть немцев, и вопреки постоянным заклинаниям на сей счет отечественной пропаганды, мы звали их обычно „фрицами”, а не „фашистами” или „гитлеровцами”. Потому, видимо, что знали их, к счастью, только в качестве военнопленных и ни в каком ином».
О трофейном кино: «В те годы в начале пятидесятых, в конце правления Сталина, отсутствие титров придавало им несомненный архетипический смысл. И я утверждаю, что одни только четыре серии „Тарзана” способствовали десталинизации больше, чем все речи Хрущева на XX съезде и впоследствии».
И последние абзац: «Итак, с закрытыми глазами, давайте признаем: что-то было для нас узнаваемым в Западе, в цивилизации может быть, даже в большей степени, чем у себя дома. Более того, как выяснилось, мы были готовы заплатить за это чувство узнавания, и заплатить довольно дорого всей оставшейся жизнью. Что не так мало. Но за меньшую цену это было бы просто блядство. Не говоря о том, что, кроме остававшейся жизни, у нас больше ничего не было».
Молодой человек бросается в первую очередь на форму музыки, одежды, стиха. Прозорливо было замечено: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Можно поставить защиту перед идеологией, но массовую культуру остановить невозможно. Сегодня мы видим, как пытается бороться с западной массовой культурой Китай и Иран. Но запреты не дают того результата, который несет сам продукт массовой культуры, все равно прорывающийся сквозь любую защиту.
«Переход ментальных границ» тоже может быть организован из истории музыкального проникновения: «Во время дружеского вечера родился проект, который позже газета „Нью-Йорк Таймс” назвала „секретным акустическим оружием”, и термин приклеился к одному из самых знаменитых культурных проектов госдепартамента США.
Проект назвали корректно — „Послы джаза”. Под флагом Госдепа удалось собрать „звезд” первой величины — самого „Диззи”, Луи Армстронга, Дюка Эллингтона, Бенни Гудмена, которые прорвались за железный занавес и идеологические табу. Госдеп чутко уловил приближение оттепели. Посланцы джаза должны были откупорить наглухо закрытые для западной массовой культуры окна в годы Сталина. Сегодня те, для кого джаз был просто хорошей музыкой, признают, что он же мог быть и оружием холодной войны. „Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст”, — эти сатирические строки, над которыми только ленивый не смеялся, в одном из отчетов Госдепа признали высокой оценкой своей деятельности» [3].
Автор сентенции о продаже родины неизвестен, однако есть варианты: «Авторство приписывают партийному сталинскому идеологу Андрею Жданову (впрочем, он умер в 1948-м), идейному баснописцу Сергею Владимировичу Михалкову, безвестному сотруднику „Крокодила”, поставившему такую хлесткую подпись под карикатурой дрыгающего стиляги… Подобный заголовок был, кстати, в „Правде” при Хрущеве» [4].
Позднее время породило варианты этой фразы: «Еще в ту пору была популярна фраза „Сегодня твисты он танцует, а завтра Родиной фарцует!” (Подзабытая ныне „фарцовка” — жаргон стиляг, означает спекуляцию.) Позже родилось „Кто носит майку „Адидас”, тот завтра Родину продаст!” Другой вариант: „Кто носит майку „Адидас”, тот настоящий п…с!” Политкорректное словечко „гей” в СССР еще не знали. В перестройку запомнился чудак на Арбате в майке с броской надписью: „Куришь, пьешь вино и пиво — ты пособник Тель-Авива!”».
Еще больше их родилось из новых продуктовых антисанкций в России:
• Сегодня пармезаном угостился, а завтра с Родиной простился!
• Сегодня съел французский сыр, а завтра предал Русский Мир!
• Сегодня ты жуешь хамон, а завтра у тебя ОМОН!
• Сегодня он готовит пиццу, а завтра дернет за границу!
• Купил брюссельскую капусту? Забудь про то, что звался русским!
• Ты устриц захотел французских? Знать, парень, ты совсем не русский!
• Сегодня выпьешь Кока-колу, а завтра прогуляешь школу.
• Нашли у сына «Кока-колу»? Ищи ему другую школу!
• Поела камамбер с утра? Тебе в тюрьму уже пора.
• Тайно ночью ел лазанью? Сядешь в «зону» под Рязанью!
• Любил в «Мак Дональдс» ты ходить? Люби и лес в тайге валить!
• Звонишь тайком в «доставку суши»? У патриотов всюду уши!
• Посмел с друзьями съесть карпаччо? Патриоты спалят дачу!
• Знай, прыжок без парашюта не так опасен, как прошутто! Настоящему мужчине негоже знать про феттуччине!
• Не любишь щи и кулебяку? Расстреляем, как собаку!
• На наш на русский расстегай свой рот, пиндос, не разевай!
• Говоришь, что «патриот» — не клади оливку в рот!
• Скушал «костромской сырок» — Родине помог, сынок! [4].
Все это является вариантом культурной войны, которая шла на разных уровнях войны холодной. Однотипно в свое время ЦРУ оплачивало и продвигало выставки американского абстрактного искусства по всему миру, опираясь на то, что поскольку СССР это запрещает, то такая выставка станет наглядной демонстрацией американской свободы [5–6].
Отсюда попытки управлять молодежью, создавать разные формы, например, как китайская кампания — пусть расцветает сто цветов. Она началась в 1957 году с призывом к здоровой критике, и в том же году была свернута. Но ее последствия шли вплоть до 1966 года и привели к травле интеллигенции, поскольку эту критику признали нездоровой [7].
То есть эта модель позволяет сначала разрешить, выявить особо недовольных, затем запретить. Такой же эффект имеет российское отслеживание сотрудниками Центра «Э» людей на митингах. Здесь другая специфика работы, чем в целом по МВД: «Если в том же уголовном розыске работа по раскрытию преступления строится от преступления к [совершившему его] лицу, то в ЦПЭ наоборот — от лица к преступлению. Бывает и так, что сотрудники узнают о каком-то подозрительном человеке, а уже потом он что-то совершает. Но задерживать заранее все-таки нельзя, потому что никто не знает, совершит ли в итоге человек что-то противоправное или нет. Тут очень легко скатиться к провокациям» [8].
Молодежь всегда интересна, в том числе она была интересна и КГБ. В принципе получается, что все более или менее «живое» становилось объектом интереса Пятого управления. Вот воспоминания работника молодежного отдела Пятого управления Д. Ковалева: «В штате 3-го отдела было 50 сотрудников-офицеров. У каждого своя агентура: согласно установленным „нормам” — по 30 источников на оперработника. И это только в центральном управлении. А ведь работали и люди на местах. В каждом областном управлении КГБ был 5-й отдел, а в нем 3-е отделение: 5–7 офицеров со своими „подшефными” агентами… Вот и считайте, какими силами мы располагали на этом „фронте”» [9].
