И еще: «Панк, трэш и попс, вливаемые в уши из всех динамиков, вполне гармонировали с тем, что требовалось элите. А требовалось ничтожное общество, фатально разобщенное агрессий и равнодушием. Рок-н-ролл не противоречил культуре, а это все прямо и нагло противоречило. Рок-н-ролл был живым и сложным явлением, а это было примитивом и мертвечиной. Восьмидесятые — времена псевдо-рока, подмены, когда продвигался выхолощенный, ущербный хард-рок, типа Def Leppard, или слащавый поп-рок, типа Bon Jovi».
Сила музыки, наверное, еще и в том, что в нее каждый может вставить свое понимание, свой смысл. И здесь снова происходит потеря управляемости со стороны власти.
Культура — и молодежная, и нет — всегда находится в поле внимания КГБ, ибо в этой сфере люди проводят свое свободное время, и некому их там контролировать. Культура в отличие от пропаганды не отталкивает, а привлекает.
И. Синицин, помощник Андропова, вспоминает такие факты «любви» КГБ к культуре: «Однажды был показан самый свежий тогда французский боевик „Шакал” — об организации покушения одиночки на президента Франции де Голля. Фильм этот был сделан впечатляюще профессионально. Именно поэтому после его демонстрации в зальчике возникла короткая дискуссия. В результате ее генералы пришли к выводу, что кинолента в деталях показывает, как надо готовить оружие для покушения, как террористу следует выбирать маршрут и уходить от опасности… Один из зампредов предложил обратиться в Госкино и рекомендовать запретить демонстрацию этого фильма в СССР на том основании, что он может служить учебным пособием для потенциальных террористов в нашей стране» [12].
Контролировать молодежь пытались с помощью контроля того информационного и виртуального продукта, который она потребляла. Чтобы привлечь больше читателей в управляемое информационное пространство, вся молодежная печать была более яркой и привлекательной. Она тоже была под контролем, но по каким-то параметрам приходилось идти на уступки, например, рассказывать о зарубежной эстраде.
Разговор с молодежью должен был привлекать молодежь. Поэтому объем политики в этом разговоре уменьшался. Зато возрастало то, что интересует молодежь. Но занижалась «тактическая политика», то есть политика вне человека с типичным советским ежедневным повествованием о свершениях (тоннах и километрах), зато «стратегическая политика» как базовая модель мира сохранялась, ей ничто не могло противоречить. Она могла присутствовать даже в зарубежных новостях.
Ф. Раззаков рассказывает о музыке: «Рок, джаз и даже бардовское движение в СССР развивались под патронажем КГБ. Это факт, который мне подтвердили и бывшие чекисты, и сами музыканты. Именно КГБ в 1961 году порекомендовал московским властям открыть на улице Горького первый джазовый клуб-кафе „Молодежное”. Иностранцы захаживали сюда, завязывая знакомства среди советских джазменов и поклонников джаза, в числе которых были и люди КГБ» [13].
И еще на тему музыка и молодежь: «Чекистам легче было надзирать за ними, чем их разгонять. Именно по инициативе КГБ в СССР стали создаваться советские копии западных рок-групп — вокально-инструментальные ансамбли (ВИА), поющие только на родном языке. В 1966 году появились „Поющие гитары” в Ленинграде и „Веселые ребята” в Москве, которые должны были стать альтернативой англоязычным рок-группам во всем — как в музыке, так и в имидже. […] Западный рок в то время ассоциировался с протестом, поэтому на Лубянке опасались, что и советские рокеры начнут исполнять протестные песни. „Музыковедам” из 1-го отдела дали установку отследить группы на предмет крамольных произведений».
Он даже считает, что песня Цоя о переменах не была случайной: «Именно тогда, в 1987 году, была объявлена гласность и началось противостояние в верхах между либералами (Горбачев, Яковлев) и консерваторами (Лигачев, Соколов). КГБ был на стороне горбачевцев. Поэтому и началась раскрутка рокеров в СМИ — они все были за Горбачева и либералов. Рокеры (тот же Цой) призывали к переменам — двигать страну по пути демократизации (а на самом деле — капитализации). Фильм „АССА” вышел на экраны страны в апреле 1988 года, когда либералы уже вовсю громили консерваторов и ХIХ партконференция дала новый импульс переменам Горбачева».
Однако нам представляется, это уже слишком сложное конструирование действительности. Собственно говоря, точно так смотрит на творчество Стругацких и С. Кургинян, считая, что они выполняли свою роль в обработке молодого технократического поколения
Он пишет: «Стругацкие же в этом процессе выполняли пусть относительно второстепенную, но очень сложную и необходимую функцию, поскольку речь шла о технократах — а основное ядро нашего потенциально революционного актива, этого советского когнитариата, было технократическим. Советская коммунистическая номенклатура боялась гуманитарных наук, потому что развивать их, не развивая обществоведение, было невозможно. А технические науки развивать надо было. Поэтому технократам давали больше участия во власти, денег, социальных благ, чем гуманитарным пластам, которые находились в очень убогом состоянии. Гуманитарный „мэйнстрим” занимали ортодоксы самого худшего разлива или диссидентствующие группы, которые мимикрировали под ортодоксию. Все, что могло и должно было развиваться, отправлялось куда-то далеко на отшиб. А те, кто делал ракеты, компьютеры и все, необходимое для защиты от Америки, — все-таки получали свою дозу кислорода. В результате, с одной стороны, советская технократия была живой и энергичной, а с другой — безумно оторванной от серьезной гуманитарной культуры. Но — это уже в-третьих — страстно охочей до оной. И, наконец, в-четвертых, — лишенной серьезного гуманитарного вкуса в силу своей технократической односторонности. Сочетание всего этого приводило к тому, что от Стругацких они балдели на счет „раз”» [14].
Мы можем принять это только как гипотезу, поскольку если бы были задействованы такие мощные интеллектуальные силы и такие сложные конструкции, то вряд ли так печально двигалась постсоветская история. Этих анонимных мощных интеллектуалов Запад легко переиграл, убрав СССР из списка ведущих стран мира.
Мир любит сильных, в том числе сильных интеллектуально. Но если ты не способен выстроить нормально даже свою собственную страну, куда тебе браться за руководство миром.
Н. Яковлев, историк, автор ряда книг, написанных по «заказу» КГБ о ЦРУ и масонах, пишет: «Андропов многократно повторял мне, что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны».
В этих рассуждениях мы вновь выходим на неконтролируемые информационные и виртуальные потоки, которые беспокоили КГБ, поскольку партийные органы могли поставить им это в вину.
Л. Млечин комментирует слова Яковлева: «Если бы профессор Яковлев изучал не американскую историю, а отечественную, он бы увидел, что такие же беседы российские жандармы вели с революционерами. Иногда они преуспевали — тогда революционер соглашался сотрудничать с полицией. Конечно, для этого нужна некая предрасположенность: не только страх перед властью, но и ненависть и зависть к окружающим, комплекс недооцененности, желание занять место в первом ряду. Судя по записям Яковлева, из Андропова, хотя председатель КГБ и дня не был на оперативной работе, получился бы вполне успешный вербовщик [15].
