Я закатила глаза. Бедный ребенок. Оба ребенка.
Натка посидела еще немного, пытаясь раскрутить меня на откровения, но я почему-то не рвалась делиться историями из жизни. Наверное, ей было одиноко в Москве, в квартире Антона без подруг и семьи. Матери она так и не сказала про беременность, только что нашла мужика. Та ее и не искала. Неудивительно, что Антон показался ей выигрышем в лотерею.
Уехала она, выкурив еще две сигареты одну за другой: «А то Тоха запрещает». Надо же, у него еще осталось немного мозгов.
Напоследок еще немного мне поугрожала, чтобы я «не совалась в их семью» и засобиралась, чтобы успеть до возвращения Антона с работы.
Я и не собиралась никуда соваться.
Кажется, этот цирк стал последней каплей. Едва такси отъехало от ворот, я открыла сайт поиска билетов и купила последний на утренний рейс. Жаль, что на кипрском Олимпе я так и не побывала. Но что-то мне хватило шуток Афродиты.
Очень сильно, до боли в онемевших от желания прикоснуться пальцах, жалела, что не попрощалась тогда с Антоном. Не обняла последний раз.
Дом там, где любят
В Шереметьево, едва я включила телефон, свалились уведомления о десяти пропущенных вызовах и горсть сообщений:
«Нет!»
«Не улетай!»
«Пожалуйста!»
«Дождись меня, пушистый, я почти у аэропорта».
«Леся, зачем?!»
Я закрыла ладонью рот, стараясь не расплакаться прямо в зале получения багажа.
Написала ему: «Я понимаю твое решение, солнц. Ты совершенно прав, иначе ты поступить не можешь. Ты хороший человек, пусть у вас все будет хорошо. Но и я так не могу».
Телефон тут же зазвонил у меня в руках. Я выключила его.
В Москве мела метель. Середина марта, чего я хотела? Снег кидался в лицо с каким-то персонализированным остервенением, и за те десять минут, что я ждала такси на улице, исхлестал кожу осколками льда до полной нечувствительности. Даже если бы я хотела поплакать, у меня бы не получилось, настолько онемело лицо.
Город в окне машины состоял сплошь из оттенков серого и бурого. После синего неба, оранжевых апельсинов, зеленых деревьев и розовых лепестков это было почти физически больно видеть. Разница между вчера и сегодня была особенно наглядной. Вот так я и буду жить оставшуюся жизнь.
Включенный телефон взорвался шквалом сообщений. Прочитала только последнее: «Если я нарушу свое слово, я перестану быть собой».
Я ответила: «Если я буду любовницей в счастливой семье с детьми, я тоже перестану быть собой».
И выключила его окончательно. Красивый был бы жест — выбросить его сейчас в окно такси. Тем более, это телефон Антона. Но я устала от красивых жестов. Вообще от всего. Усталость навалилась тяжелым ватным одеялом — я еле доползла до квартиры, упала в кровать и проспала сутки. Встала, поела и проспала еще сутки.
Вроде бы ничего не изменилось, но изменилось все.
Моя жизнь выглядела цельной и ясной, когда я уезжала отсюда зимой, а теперь я вижу, что это был только красивый расписной фасад, за которым гнили развалины. Да, такой красоты, какую изображал тот фасад, мне уже не светит. Но я смогу построить что-то иное. Уже не пытаясь никого из себя изображать, лишь бы окружающим не было неудобно или печально на меня смотреть.
Словно почувствовав что-то, внезапно активизировались былые поклонники, из тех, кого я аккуратно сливала после пары свиданий, потому что не загоралось. Вдруг им захотелось непременно прислать мне новый анекдот, поговорить о жизни, да и просто позвать выпить. Весна, что ли?
Было настолько неинтересно, что я даже не отвечала.
К сожалению, неинтересно было и работать. Я раздала готовые фотографии, но новые заказы брать не стала. Вообще никакого азарта не было. В конце концов, еще полгода я смело могла жить на то, что уже заработала, и я не стала себя мучить.
Через неделю после возвращения начались месячные. Вот тут я расплакалась прямо в ванной. Совершенно не ожидала от себя такой реакции, но, кажется, все эти дни я и втайне надеялась, и выгоняла мысли о беременности из своей головы. Такая бытовая магия — если сделать вид, что удивляешься сюрпризу, то он случится.
Вот так, в слезах, я сдуру и ответила на телефонный звонок мамы, хотя удачно ускользала от нее уже пару последних сеансов связи. Я даже не успела сообразить и сделать нормальный голос.
— Дочь? Что случилось, кого убить?
— Меня… — прохлюпала я в трубку.
— Когда ты последний раз ела?
— Ма-а-а-ам!
— Хорошо, сейчас приеду.
К сожалению, нормально разобрать чемодан за эту неделю у меня сил не нашлось. Так он и стоял открытым посреди комнаты, а вокруг громоздились горы одежды. На кухне упаковки от готовых салатов и сэндвичей, в ванной… Ну ладно, я вымыла пол в ванной. Почему-то это показалось наиболее важным.
Мама как-то с первого взгляда все поняла. Выдала мне бутылку вина и коробку с эклерами, а сама пошла шуршать на кухню, мочить швабру в ванной и развела такую деятельность, что я с трудом уговаривала себя, что она там одна, а не пять бодрых мам разной степени упоротости.
— По кому ревешь? — спросила она между делом, сгребая всю одежду в корзину для грязного белья и вытряхивая мелочи из чемодана прямо на пол.
Я не стала отвечать.
Мама вздохнула, ушла и вернулась уже с пылесосом.
Эклеры на вкус были как картонная коробка, в которую они были упакованы.
Я не выдержала и снова расплакалась.
Мама подошла ко мне, села рядом на диван и обняла:
— Ты же знаешь, что я всегда тебя поддержу, зайчик.
— Не сейчас, мам, не сейчас…
Она вздохнула и погладила меня по голове:
— Все-таки вы были красивой парой. Мне Лилька говорила, помню, что видела вас на улице, и вы так друг на друга смотрели, будто всего мира вокруг не существует.
— Кто? С кем? — перепугалась я.
— Да ты с Шумским. Как будто непонятно, во что ты опять влезла. Ревешь и не ешь ничего.
— Ма-а-а-ам, вообще-то ты про него говорила совершенно противоположное! — возмутилась я.
— А как я тебя еще должна была утешать? — она снова встала и пошла в коридор. — Ты лучше скажи, когда зеркало последний раз мыла?
— Ты бы меня все равно любила, если бы я к нему вернулась? — крикнула я ей. — А он, например, женат?
— Я бы тебя любила, даже если бы ты его расчленила и съела, — заглянула мама в комнату. — И жену тоже.
Почему я сказала, что осталась одна? У меня, кстати, еще и друзья есть.
Когда он вернется
Камера скучала в фоторюкзаке две недели. Мне было противно даже брать ее в руки. Но мартовский снег начал потихоньку отползать, обнажая теплую землю, из которой проклевывались белые подснежники, желтые крокусы и сиреневые анемоны. Я сделала миллион фотографий на телефон, и мои друзья, устав от спама в Инстаграме, буквально силой заставили взять в руки фотоаппарат.
