И потихоньку понимала, что конечно не расстанусь с Альбертом по своей воле. Как и когда я успела так глубоко попасть? С того первого взгляда на «такой как он никогда не будет с такой как я»? Или в тот момент, когда он нашел меня в гостинице? Или — когда сказал, что влюбился?
Или… Где я совершила ошибку?
Написала я Сашке буквально в панике. Иначе написала бы Альберту, а этого я себе позволить не могла. Сначала я хотела понять, что же я чувствую и что с этим делать. И к чему я готова.
Поэтому Сашка сидит у меня и жрет плоды моих кулинарных экспериментов, за которыми, подозреваю, все три года и ходит в гости, а я смотрю на него и ищу остатки былых чувств. Чтобы препарировать, сравнить с тем, что чувствую к Альберту и выяснить, что же это?
Я и препарирую.
Я до сих пор считаю Сашку невероятно красивым. Со времен развода его плечи стали еще шире, а живот рельефней. Потому что появилось куча свободного от меня времени на спортзал. Мы все-таки разочек переспали с ним через год после развода. Я не ощутила ни-че-го. Как будто попробовала новый комплекс упражнений, не больше. В тот момент я перестала жалеть о нашем браке.
Альберт? Я не знаю, красивый ли он. Седой, сухой, жилистые руки, длинные пальцы, глаза эти мутантские… Когда он смотрит на меня жадно, словно хочет снова и снова трахать, делая перерывы только на замену презервативов — он дичайше красивый. А он смотрит так почти всегда.
И он зажигает меня в ответ. Так, как никогда не зажигал мой бывший прекрасный муж, любовь всей моей жизни, мой настоящий выбор и вторая половинка, с которой я хотела прожить до старости. Вот это все было — а такого огня не было.
Но не потухнет ли этот огонь так же быстро, как загорелся?
Не пройдет ли его страсть через месяц? А любовь — через три года? А потом — через семь? А через десять?
Выставка
Сашка копался в телефоне, не поднимая головы:
— А почему ты вообще спрашиваешь?
— Ну слушай, ты сам как-то сказал, что я ненормальная, раз к психотерапевту пошла. Так что мне все можно. А вот что с тобой не так?
Он пожал плечами:
— Я думаю, я пожизненный старый холостяк.
— Очень смешно, — проворчала я. — Наш брак уже не считается.
— Это был эксперимент. На самом деле мне отлично одному и никто не нужен, — он снова уткнулся в телефон.
Мне осталось только переваривать, что я, оказывается, была всего лишь экспериментом.
— Смотри, тут выставка «Отражения Дали», — Сашка будто и не заметил моего сумрачного вида, зато тычет мне в лицо телефоном: — Половина Москвы уже была, все пишут, что это просто чума, проект года. Поехали?
— В девять вечера? — скривилась я. — Снова одеваться, куда-то идти… А завтра на работу.
— Именно. Днем там полно народу, а в девять вечера воскресенья все думают — одеваться, куда-то идти, а завтра на работу. Мы будем самые умные.
Я бы поспорила насчет умных. Но привычка — весь наш брак я сама пыталась таскать его окультуриваться, а он сопротивлялся. И теперь просто не могу устоять против его предложений, воспринимая их как знак своего педагогического успеха.
Кажется, все подумали, что все подумают про завтра на работу и решили быть самыми умными. В галерее до черта людей, всей Москве приспичило посмотреть даже не сами картины Дали, а чьи-то инсталляции по их мотивам именно в воскресенье вечером.
По трем залам дефилируют девушки в виде шкафов с выдвижными ящиками. В кафе стоят длинноногие слоны, с интересом заглядывая в чашки посетителей. Из третьей, красной комнаты, доносятся завывания. Идти туда совершенно не хочется, но все остальные иного мнения.
Половина дам тут в вечерних платьях, вторая половина — хипстота в узких джинсах и с картонными стаканчиками кофе в руках. Идеальная безумная московская богемная жизнь как есть.
Сашка с интересом читал все надписи, смотрел до конца все ролики и играл во все интерактивные игры.
— Помнишь, мы на Ван Гога вместе ходили? — обернулся он ко мне, досмотрев ролик про смерть Дали.
— Рыдали и курили потом на пару, два идиота, — хмыкнула я.
— Там все рыдали, чего ты, — улыбнулся он мечтательно. — Я потом еще со знакомой ходил, вот она совершенно не оценила. Все-таки с тобой веселее.
— Грустнее, ты хотел сказать?
Я обнимаю его, смеюсь, поворачиваю голову…
И вижу седого мужчину в сером костюме. Он стоит спиной ко мне. Одной рукой он обнимает за талию женщину в узком черном платье на каблуках, за другую цепляется девчушка лет шести.
Мужчина поворачивает голову к своей спутнице, я вижу блеск очков, и у меня внутри все замерзает.
Дом
Надо бы сдвинуться с места. Подойти. Убежать. Расплакаться. Сделать хоть что-то. Но я ничего не могу, на меня посмотрела Медуза Горгона, я камень, я ледяная статуя, я даже моргнуть — и то не в силах.
Мой взгляд невозможно не почувствовать. Такие эмоции передаются по воздуху, звенят напряжением эфира, убивают на расстоянии.
И он оборачивается.
Не Альберт.
Нет.
Но эти три секунды высосали из меня всю жизнь как поцелуй дементора.
Я так побледнела, что даже Сашка заметил.
— Эй, что с тобой? Это Дали так тебя растревожил?
Он подхватил меня под локоть, быстро шуганул каких-то людей со скамейки и усадил. Вроде ничего не случилось же, подумаешь, обозналась. Но настроение дальше наслаждаться выставкой как-то пропало.
— Поехали домой, — попросила я. И бывший муж молча взял меня за руку и повел к выходу.
По дороге тоже молчали. У меня не было сил говорить, а Сашка — он умеет заткнуться. И только поворачивая к дому, спросил:
— У тебя все так серьезно?
— А?
— Не помню, чтобы от меня ты в обмороки падала.
— Я не падала.
— Ты словно смерть увидала.
— Откуда тебе знать? Может, падала, но не рассказывала.
— Это же чувствуется. Как последние разы нашего секса. Ты целовалась с таким отчаянием, что я не смог больше это видеть.
— Господи, да заткнись!
— Карин. Любовь должна делать тебя счастливой. А бабочки в животе, замирающее дыхание, холодеющее тело — это симптомы страха. Тело не обманешь.
Тело не обманешь…
Я все еще думаю об этом.
Сашка проводил меня до квартиры, чмокнул на прощание и уехал. Я не просила его остаться, хотя мне было очень грустно. Мой психотерапевт, которому не нравилась наша дружба, был бы доволен.
