Мне пришлось уступить маминому решению. Родители поговорили за закрытыми дверями, потом папа ушел на работу. Мама готовила к обеду лазанью, что-то напевая себе под нос. Я приняла душ и сидела у себя в комнате, наблюдая, как вращаются планеты на модели Солнечной системы под потоком теплого воздуха из вентиляции в потолке. Солнце закручивалось и раскручивалось на нитке. Я медленно дышала и радовалась, что все ощущения были самыми обычными. Никакого притяжения. Никакого зуда. Никакой дрожи. Просто обычная девчонка, которая не пошла в школу, потому что приболела. Иногда я проваливалась в сон, потом просыпалась и радовалась, что лежу на своей собственной домашней кровати.
Меня разбудил хлопок входной двери. С улицы послышались голоса. Пришлось вылезти из уютной постельки и подойти к окну. На углу стояла мама и разговаривала с соседями. Они смотрели на полицейскую машину, заехавшую к дому миссис Мерковиц. А потом появилась скорая c выключенными сиренами.
Но раз сирены выключены – ничего страшного не случилось, врачи не спешат. Вот медики вытащили носилки, разложили их и покатили к дому, подняли по ступенькам.
Мама с соседками сбились в кучку, а когда врачи с носилками вышли из дому, женщины взялись за руки и опустили головы. Беcформенная груда на носилках была укрыта белой простыней с головой. Медики катили носилки медленно, очень тихо и спокойно. Потому что спасать было поздно. Она была мертва.
Я встретила маму у двери.
– Она умерла?
К горлу подступил ком. То ли от жалости, то ли от страха. Как бы там ни было, состоял он из апельсинового сока и яичницы.
– Да, конечно, умерла. Не расстраивайся.
– Когда? Когда она умерла?
– Не знаю точно. Каждое утро ей звонит сын, чтобы проверить, как дела. А когда она не ответила и на третий звонок, он обратился в полицию и попросил их заглянуть к матери.
Я вспомнила тень, которую видела накануне.
– От чего она умерла?
– От эмфиземы, естественно. И… от переохлаждения.
– От переохлаждения?
– Да, похоже, она забыла закрыть на ночь окна. Но, если честно, никто и не ожидал, что она переживет зиму. Потому сын и звонил каждое утро.
– А я никогда не видела ее сына…
А вдруг это он был во дворе ночью? Может, охотится за наследством? А шторы? Получается, никто не трогал их изнутри – это ветер шевелил их. Ветер, ледяной ветер наполнял дом и убивал ее.
– А полиция не хочет со мной поговорить?
Мама скривилась так, будто съела целый лимон.
– А с чего бы полиции с тобой говорить?
Папа не рассказал ей?
– Но ведь я видела… Ночью. В ее дворе.
– Думаю, это плохая идея, – сказала мама, посмотрев на меня так, что стало ясно: разговор окончен, и принялась тереть тряпочкой и без того сияющую столешницу.
Она нашла какое-то практически невидимое пятнышко, но от того еще более непобедимое и сконцентрировала на нем все усилия: движения стали медленнее, окружности, по которым двигалась тряпка, меньше. Она смотрела в окно, и, похоже, мысли ее были очень далеки от злосчастного пятна.
Выронив тряпку, мама повернулась ко мне. Я копалась в шкафчике.
– Дилани…
– М-м… – промычала я, потому что рот был набит соленой соломкой.
– Никому не рассказывай, что было ночью.
– Почему? – спросила я, выплюнув фонтан крошек, но мама не заметила.
– Просто не рассказывай…
Тряпка так и осталась лежать на столе, а мама уставилась в окно.
Папа вернулся домой значительно раньше ужина и вел себя непривычно. Родители шептались, хлопали дверки ящиков – а я сидела у себя в комнате и пыталась нагнать пропущенные две недели школы. Получалось так себе.
Затем раздался стук в дверь. Зашли родители. Сели на мою кровать. Я развернулась к ним на стуле.
– Дочка, мы хотим поговорить о том, что случилось ночью, – сказала мама, глядя на папу в поисках поддержки.
– Давайте.
– Что ты делала у дома миссис Мерковиц?
– Ничего. Я увидела что-то из окна и пошла посмотреть.
А еще у меня начало зудеть в голове, пальцы пустились в пляс, и я просто не могла не пойти туда…
Родители явно вели беззвучную беседу. И я даже вполне представляла себе о чем: «В два часа ночи? В пижаме?»
Мама прочистила горло.
– Папа говорит… Папа говорит, ты осматривала дом. Заглядывала в окна…
– Я? Нет…
– Ты не хочешь нам ничего рассказать, Дилани? – Отец запустил пятерню в волосы, но движение осталось незаконченным – прическа была намертво сцементирована гелем. – Не волнуйся. Мы готовы услышать что угодно. Мы не будем ругаться.
– Я что-то заметила там. Я же уже сказала. – Совершенно непонятно, что еще они хотят от меня услышать.
Мама вскинула в воздух руки.
– Скажи, это ты открыла окна?
– Что я открыла?
– Окна в доме. У нее были открыты окна. Защелки подняты во всем доме, но створки оказались распахнуты только в ее спальне. И ты была там. Это ты их открыла?
– Нет! – Я вскочила, оттолкнув стул, так что он врезался в стол у меня за спиной. – Зачем?
– Может, она не помнит… – прошептал папа.
– Я не глухая!
Он посмотрел на меня.
– Возможно, ты забыла. Такое случается. Все нормально. Ты не виновата. Просто у тебя галлюцинации.
Вмешалась мама.
– Она бы все равно умерла.
Будто бы этот факт оправдывал убийство.
– Я не делала этого, – повторила я.
– Хорошо, хорошо, малышка. Все будет хорошо. Ты в безопасности. Мы защитим тебя.
Они ушли, а я разрыдалась. От злости. От бессилия. Да как так можно! Я не делала этого. Я бы помнила, что открыла окна. Я бы помнила, что убила человека. Я бы знала… Я бы…
В памяти всплыло, как в последний раз меня пытались защитить. Тогда меня привязали за руки к кровати. Подступила тошнота. Я бросилась вниз по лестнице, схватившись за живот, и вылетела на улицу в чем была.
– Дилани! Дилани, стой! – кричал вслед отец, но я не слушала.
Я смотрела под ноги, поэтому даже не поняла, на что налетела в метре от двери.
– И я тебе рад. Эй, что случилось?
Я зажмурилась от потока ледяного воздуха, обжегшего лицо. Подняла глаза и увидела Деккера.
– Да все случилось!
Он схватил меня за руку и затащил через двор к себе домой. Планировка была такой же, только если у нас везде лежали ковры и веяло теплом, то в доме Деккера было очень мало мебели и деревянные стены оставались пустыми.
