Деккер ухмыльнулся.
– Ты всегда его пропускаешь. Ладно, что, если я завтра в обед зайду?
Я кивнула. И в этот момент Тара, кажется, сообразила, что Деккер больше не следует за ней. Она развернулась, подошла, взяла его под руку.
– Идем, а то опоздаем в кино, – сказала она, глядя мне в глаза.
Я постаралась не выдать, что на меня накатила тошнота.
Подошел Трой и обнял меня – положил ладонь прямо на бедро. При других обстоятельствах я бы сочла это слишком интимным жестом, но сейчас он был в самый раз. Я прижалась к нему.
– Твои друзья? – шепнул он мне в ухо.
Деккер смотрел то на меня, то на Троя.
– Я тебя знаю?
– Вряд ли. Трой.
– Деккер. – Ни один не подал ладонь для рукопожатия. – У тебя знакомое лицо.
Трой пожал плечами.
– Я часто сюда заглядываю в обед.
– Идем! – Тара тянула Деккера за рукав.
И он пошел за ней, не отводя глаз от Троя. Я очень хорошо знала этот его взгляд: он пытается что-то понять, близок к разгадке, но никак не может ее уловить.
Трой заплатил за еду, хотя я сопротивлялась.
– Дилани, ты работаешь? – Я промолчала. – Я так и думал. А я работаю. С меня причитается за то, что кричал на тебя. Обычно я не повышаю голос.
Мы сидели у окна и молча ели пиццу. Вдалеке завыли сирены. Я закрыла глаза, чтобы защититься от неприятных ассоциаций.
– Трой, как мы поняли, что тот старик погибнет на пожаре?
Трой вытаращил глаза, быстро посмотрел по сторонам – не слышит ли нас кто. Но другие посетители не обращали на нас внимания. Тогда он нагнулся ко мне и прошептал:
– Мы не знали этого. Он болел. Ты же сама видела в торговом центре. Болел.
– Но умер он потому, что сгорел. Я же знаю.
Я посмотрела на обожженную ладонь, к глазам подступили слезы.
– Он был тяжело болен. Он медленно умирал. Ты же почувствовала это, правда? Наверное, из-за болезни забыл выключить плиту. Может, умер и не успел ее выключить.
Я смотрела на улицу за окном, на старый кинотеатр на противоположной стороне.
– Не переживай, – сказал Трой, откусывая пиццу, – ты симпатичнее.
– Что? Кого?
– Той девицы с твоим бывшим. – Я покосилась на Троя. – Она жалко выглядит в этих обтягивающих шмотках. Так и просит: «Обратите на меня внимание».
Я невольно улыбнулась. И рассмеялась.
– Я ее терпеть не могу. А он не мой бывший.
– Тогда кто он?
Я пыталась подобрать слово, которое бы верно описало наши с Деккером отношения. То, кем мы были друг для друга.
– Он мой сосед.
Дальше мы ели молча, как будто я дала идеально логичное объяснение неловкой встрече при входе в пиццерию.
Трой не доел, но взял банку газировки. Достал из кармана таблетку, сунул на язык и запил через соломинку. Снова полез в карман, предложил и мне таблетку.
– Хочешь? Это от головы.
Я ответила, чуть склонив голову набок:
– У меня не так сильно болит голова. Только если я много читаю.
Трой прищурился.
– У тебя нет постоянного чувства, что твоя голова сжата тисками?
– С тех пор как я пришла в себя в больнице после сна без обезболивающих, такого ни разу не было. Может, тебе имеет смысл показаться врачу?
Трой отсутствующим взглядом смотрел за окно.
– Я уже говорил: с врачами не связываюсь.
Мы шли назад, к дому престарелых. Трой шел медленно, шаркая ботинками по тротуару, очень близко ко мне – так, что наши рукава соприкасались.
– Я рад, что нашел тебя, Дилани Максвелл.
Я ничего не ответила, только улыбнулась себе под ноги.
Когда я завела мамину машину, Трой постучал пальцами по стеклу. Я по очереди нажала на кнопки автоматического опускания стекол и опустила все, кроме нужного. Тогда Трой открыл дверь и засунул голову в машину.
– Приходи в понедельник, хорошо? Посмотрю, как рука заживает.
Он закрыл дверь, я справилась со стеклами и поехала домой. Маме, судя по виду, очень полегчало, когда я вернулась, – думаю, из-за того, что до похода в церковь оставался еще приличный запас времени.
Глава 10
В старую каменную церковь тянулся ручеек людей. Летом туристы любили фоткаться на ее фоне. В ней даже сохранился старинный колокол, отбивавший каждый час. Сама церковь была настолько большая, что вмещала всех прихожан нашего городка и соседних трех. Сегодня, похоже, все жители пришли в полном составе.
Я же себя в церкви чувствовала некомфортно. Ну, то есть не вообще в церкви, а именно в нашей. Мама говорила, что это здание в классическом стиле, папа вторил, что постройка имеет историческое значение, их слова значили лишь одно – церковь была старая. Мне не нравятся старые вещи. Все старое – это разрушение и увядание. Несколько лет назад Деккер был в Греции и показывал мне фотки.
– Правда поразительно? – спрашивал он, демонстрируя очередной снимок древнегреческих развалин.
– Поразительно, – соглашалась я, а у самой мороз шел по коже. Древние развалины служили лишь напоминанием о том, что перестало существовать. О том, что однажды нас всех не станет. Что и обо мне забудут.
Старость – это всегда опасно. Наш дом еще нельзя назвать старым, но он уже приближается к этому состоянию. На третьей ступеньке всегда была небольшая щелка, но со временем она стала издавать жуткий, обреченный скрип. И теперь я старалась на нее не наступать. Однажды и наш дом начнет ветшать и в итоге разрушится.
Но жизнь иронична. Меня чуть не убила молодость. Свежий, только-только взявшийся лед, разломившийся под моим весом. Как избавиться от этих мыслей? Последний раз в церкви – много месяцев назад – я почти всю службу смотрела вверх – нет, не в поисках Бога, а в поисках трухлявых потолочных балок. Я отлично знала, где находятся аварийные выходы и куда бежать, если начнут рушиться стены. А ведь это было весной. С тех пор здание могло значительно обветшать.
Старики мне тоже не особо нравились. Ничего личного, но их тела, как и всё вокруг, разрушались. Они служили мне напоминанием о том, в кого я превращусь, о том, что потом меня не станет вовсе. Может быть, знай я ближе папиных родителей, все было бы иначе, но не сложилось. Раньше каждое лето они приезжали к нам из Флориды, а мы навещали их на Рождество. Но три года назад бабушка сломала шейку бедра, поэтому поездки для нее стали невозможны. А на Рождество родители решили не ехать, потому что поездка может пойти мне во вред. Мне теперь многое может пойти во вред…
Поэтому, когда старики стали вылезать из автобусов и заполнять все вокруг, я спряталась за папину спину. Первый автобус привез обитателей дома престарелых из городка, где находилась папина контора. Папа состроил подобающее бухгалтеру лицо, поздоровался с несколькими клиентами. Я продолжала стоять у него за спиной. Изуродованные артритом руки тянулись ко мне, хлопали меня по плечу. Пытливые глазки шарили вокруг отца, но я не поднимала взгляда. Мама свои морщинки называла мимическими, появившимися из-за привычки широко улыбаться, а у этих стариков лица были испещрены глубокими бороздами. И даже когда они мне улыбались, я видела, что складки кожи скрывают только уныние.
