Появилось и стало нарастать покалывание в мозгу, напоминающее мурашки, но только внутри головы. Уткнувшись глазами в землю, я повторяла «Счастливого Рождества, счастливого Рождества» в надежде, что словами смогу замаскировать неприязнь.
Вдруг раздался совсем молодой голос:
– Здравствуйте, мистер Максвелл!
Я выглянула из-за папиной спины.
– Привет, Дилани!
– Рад тебя видеть, Трой! – поздоровался в ответ отец.
Мама уставилась на Троя. Она смотрела на черные джинсы, черную кожаную куртку, черные кроссовки и явно отмечала в голове галочками, по каким пунктам его вид не соответствует случаю.
– О, Трой! Много о тебе слышала! – воскликнула мама, схватив его ладонь двумя руками.
Даже если бы я говорила ей о Трое, момент получился бы неловким, а ведь я не говорила. Я бросила на нее короткий взгляд, но мама не обратила внимания.
– А где твои родители? Познакомишь нас?
Трой сник. Я больно ущипнула маму за локоть.
– Дилани! Да ты что! – вскрикнула она, схватившись за руку.
– Потом скажу… – прошипела я. Но уверена, Трой все слышал.
– Все в порядке. Дилани пытается намекнуть, чтобы вы не спрашивали меня о родителях, потому что они умерли. Но все в порядке.
– О, извини… – только и смогла произнести мама.
– Ничего, вы же не знали.
Глазами, на которых уже успели выступить слезы, мама обвела людей у Троя за спиной.
– А с кем ты здесь?
Трой потупил взгляд.
– Один, мэм.
Мама выпрямилась, всплеснула руками.
– Тогда вечером ты ужинаешь с нами.
Все, она решила проблему.
На лестнице я нагнулась к Трою и шепотом спросила:
– Что ты здесь делаешь?
– Я? Я хожу на службу каждую неделю. А вот что ты здесь делаешь?
– М-м…
Семья Максвеллов превращалась в добропорядочную католическую семью ровно дважды в год: в сочельник и на Пасху. Ну, вот и сегодня был такой день. Обычно мы слушали детский хор, несколько рождественских историй от священника и тем ограничивались.
Мы сели в центре бокового нефа, на шестнадцатом ряду от распятия. Откуда-то с самых первых рядов исходило притяжение. Я вопросительно посмотрела на Троя. Он кивнул и, нагнувшись к самому уху, прошептал:
– Второй ряд. Женщина в голубом шарфе.
Вытянув голову, я увидела ее. Даже шея была испещрена морщинами. Голубой шарф повязан на волосах, сквозь черную шаль, накинутую на плечи, выпирают кости.
– Несильно совсем…
– Еще есть время.
– Думаешь, мы можем ей помочь?
– Посмотри на нее. Рак. В наших силах – только облегчить страдания.
Трой говорил это так, будто даже смотреть на нее ему было больно. Я придвинулась к нему. Мы ждали, пока запоет хор.
Мама подалась ко мне.
– Дилани, сними куртку. Здесь очень душно.
Я вздрогнула. Мама подобрала мне наряд без рукавов, так что скрывать повязку на руке было нечем. Трой, кажется, с одного взгляда понял, чего я опасаюсь.
– Давай помогу, – сказал он и медленно стянул с меня куртку, сразу же заключив мою больную ладонь в свои и положив ее к себе на колени.
Мама смотрела на мою руку на коленях Троя, а я чувствовала, как краска поднимается от шеи, заливает лицо. Но мама промолчала. Откашлялась и повернулась к кафедре. Запел хор. Дети спели «Тихую ночь», затем «Вести ангельской внемли» – они исполняли церковные гимны, задрав кверху головы. Музыка и тепло от рук Троя говорили мне, что он ошибается. Мы никак не можем быть в аду.
После службы я надела куртку, и мы вышли на улицу. На парковке мама положила ладонь Трою на плечо.
– А какие у тебя планы на Рождество, Трой? – спросила она.
Трой следил взглядом, как шла к автобусу женщина в голубом платке на голове. Пустые глаза в запавших глазницах, сил не хватило даже подняться в автобус – ей вышел помочь водитель. Трой повернулся к нам.
– Мы на работе празднуем в складчину.
– В складчину? – мама повторила эти слова с неописуемым отвращением, как будто ничего более ужасного на Рождество придумать было нельзя. – Приходи к нам завтра на рождественский обед. В три часа.
– Спасибо, но… Но я не могу…
Трой снова смотрел на автобус: вот закрылась дверь, загудел двигатель.
– Мы настаиваем, – сказала мама.
Трой посмотрел на всех нас.
– Спасибо за приглашение, но…
– Приходи, – сказала я.
Мы встретились взглядами, и «нет» застыло у него на губах. Он снова повернулся к автобусу. Прищурился, наблюдая, как тот выезжает со стоянки и удаляется.
– Хорошо, – прозвучал быстрый и резкий ответ. После чего Трой развернулся и направился к своей машине.
Я сидела на заднем сиденье, закрыв глаза. Я справлюсь. Трой будет рядом – и я справлюсь. С переднего пассажирского сиденья обернулась мама.
– Сколько ему лет, Дилани?
– Кому?
– Трою. Он же сказал, что работает. Только сейчас поняла. Ты знаешь, сколько ему лет?
– Девятнадцать.
Мама смотрела подозрительно.
– А с кем он живет?
– Не знаю.
Я уставилась в окно. Если мама узнает, что Трой живет один, то встречаться с ним я смогу только под ее присмотром. И должна буду отчитываться, куда я еду, если захочу взять машину. И потеряю возможность общаться с единственным человеком, который понимает, что со мной творится. Дверка клетки захлопнется. Руки привяжут к кровати, накачают меня снотворным и будут держать в плену.
– Ты не хочешь со мной ни о чем поговорить? – спросила мама низким голосом.
– О боже!
Отец вздохнул. Мама выпрямилась на сиденье.
– Ну хорошо, извините, что я озвучила то, о чем и так все подумали.
– Он снимает квартиру с кем-то, – сказала я настолько тихо, что это и ложью нельзя было считать.
* * *
Я размотала бинт и заклеила ожог широким пластырем.
– Порезалась упаковочной бумагой для подарков, – объяснила я маме, когда она заметила.
Рождественским утром мы открывали у искусственной елки подарки. Мне подарили одежду на размер больше прежнего и новый телефон вместо того, который утонул в озере. Папины родители прислали мне пятьдесят долларов, и теперь я обладала состоянием в пятьдесят три доллара. Мама надела свитер, который я выбрала, и он оказался далеко не так плох. Удивительно, но факт.
