Кари задержала дыхание. Именно сейчас все их доказательства подвешены к ее сверхъестественным грезам. Ее незваной, нечаянной святости.
– Пока нет, – молвил Шпат, – но соскочить уже не могу. – В том, как он это произнес, слышалось не понравившееся Кари скорбное чувство долга. Она нарывалась на эту драку, жаждала свалить Хейнрейла. У Шпата причина ненавидеть предводителя гораздо серьезнее и выигрыш от схватки гораздо крупнее, но он еле плетется в бой. Кари знала: где-то там, за блеклым лицом, тлеет искорка гнева, но ее глушит камень.
– Что ж, – сказала Угрюмая. – Не буду лезть, куда не просят. – И между делом обронила для Кари, словно они две подруги за болтовней: – Я-то не в Братстве, радость моя, нет. После мора мы, однако, в долгу у Иджа, хотя он, заметь, ничего и не требовал. Нет, он был мужик благородный. Воровской ход Братства он считал равновесием. Брал только с тех, у кого все и так было.
Кари вяло ковырялась в груде старой одежды, пока Угрюмая Мамуля и Шпат разговаривали. В основном сплетничали, но с умыслом – о делах и о людях, незнакомых Кари. Перечисляли членов Братства и воров, из тех, кто при Хейнрейле не так уж и счастлив либо не верил в него, а то и хранил прежнюю верность Иджу. Намечались важные встречи, но Мамуля права, не добудут они доказательств – и все впустую.
Одних видений Кари – допустим, она возьмет их в узду – будет мало. Она не из Братства, значит, ее слово для остальных воров ничего не весит, да и будь по-иному, что ей сказать? То, что переплавленные останки мертвого бога нашептали ей прямо в мозг незримую истину? Нужно доказательство, очевидное всем.
– Где вы взяли такие перчатки? – спросила Кари. Наваленная одежда была потертой и старой, ношенной много раз. Резиновые перчатки на столе выглядели новьем.
– Один из ребят моей дочки работает в мастерской у Дредгера.
– А он не знает кого-нибудь из алхимиков? – снова спросила Кари. Есть отрава, сообразила она. Наверняка есть и лекарство.
Глава 16
ЭладорА Даттин потратила два дня, чтобы раскрыть тайну, веками одолевавшую Гвердон.
Девушка покинула кофейню с чудесным библиотечным экземпляром «Духовной и светской архитектуры» в одной руке и кошельком в другой. Следующая получка в университете лишь через десять дней, однако две монеты ловца воров – это заем, на благотворительность она не согласна – потратила на обратный билет до станции Пилигримов. Эладора предпочитала рассматривать город как острова, соединенные путями рельс и светлыми проспектами. И никогда не ходила переулками и дворами, если могла этого избежать.
Улица Желаний по-прежнему перекрыта. С угла виднелось окно ее спальни и щепки от крыльца после взрыва. На дороге до сих пор курился кратер. Городских дозорных не было, одни сальники с просвечивающей плотью и неизменными злыми ухмылками. Ближайший к ней отчасти подтаял и смотрелся каким-то сутулым. Нескладным даже в посмертье или в полусмерти – короче, в каком бы ужасном состоянии они ни существовали.
Ее не пустят домой.
По привычке она отправилась было на работу профессора Онгента, но вспомнила предостережение Джери о том, что за старой семинарией слежка. Он велел ей поискать признаки вторжения и взлома, но при мысли, как она откроет дверь и найдет кого-нибудь внутри, становилось страшно. В воображении там таится бакланья башка, грязный и верещащий, из клюва капают кровавые слюни, глазки черны и безумны. И ее он разделает на кусочки.
Нет, туда ей не надо.
Она брела мимо утренних скоплений народа. Лавочников, что сметали сор с тротуаров возле своих магазинчиков, кляня вчерашние беспорядки. Учеников, разочарованных тем, что после битвы на улице Желаний не отменили занятия. Она представила, как из толпы прохожих выходит Мирен, податливой тенью проскальзывает к ней, не произнося ни звука, но столько говоря своей… ну, допустим, не говоря, но подразумевая, при отсутствии…
Ей очень хотелось, чтоб Мирен оказался тут, частицей ее родного, упорядоченного мира науки. Она скучала по дням, когда часами разговаривала с профессором об истории города, заграничных известиях или слухах на факультете – Онгент зверски охоч до скандалов и сплетен, – а Мирен сидел в уголке, блуждая в мыслях. Порой Эладора провидела день, когда Мирен выберется из закоулков своего внутреннего лабиринта и наконец увидит ее, ждущую на пороге. Наверняка ученый в этом возрасте был похож на сына – сидел в тягостных думах, с грузом целого мира на тонких плечах. Вероятно, потребовалось время и мудрость, чтобы взрастить профессорскую бодрую легкость. Эладоре надо лишь по-прежнему оставаться терпеливой и понимающей.
Как бы ей стало легче, будь Мирен здесь, охраняя ее от толпы! Пять, нет, шесть лет она прожила в Гвердоне, и до сих пор город мотал ей нервы. Даже тут, на привычной дорожке к университету, она чувствовала себя чужачкой. Ей хотелось вернуться в классы, затеряться среди знакомых аудиторий и кабинетов, но и этот надежный кокон недосягаем.
Со сбитыми ногами и жаждой она остановилась купить кофе. Утекли новые монеты. Эладора привезла с собой в город достаточно денег, чтобы прожить первую пару лет, хоть и приходилось воздерживаться. Прежде чем деньги вышли, она начала давать уроки другим студентам, а потом профессор Онгент нанял ее ассистенткой. Она ни разу не переживала о том, что деньги закончатся. А вот теперь она на мели. Потерпела невидимое крушение. Не считая заемной горсточки – без гроша.
Усаживаясь за столик, она осознала – это в эту самую кофейню они приводили Кариллон после странного полуденного припадка. В то время гордость быть посвященной в глубину изысканий Онгента перевешивала недовольство от возвращения родственницы. Ныне же она желала, чтобы Кариллон не приезжала никогда. Отчего она не утонула в море по божьей каре, как предрекала ей мать Эладоры?
Кариллон – святая. Глупейшая шутка из всех.
После ухода Кариллон мать Эладоры, Сильва, блюла веру все ревностнее. Сильва верила в святость как в дар богов, награду за благочестие. Она постилась, молилась, иногда в набожном рвении причиняла себе боль и следила, чтобы дочь исполняла то же самое. В возрасте от четырнадцати до семнадцати Эладора плакала по ночам, стыдясь, что божества Хранителей не избрали ее, как будто сама была виновата, раз занебесный свет не опалил ее душу.
Она начала читать другие книги помимо «Завета Хранителей». Современные книги – книги, где боги трактовались как иной вид бытия, вместо неописуемых и всевечных; книги, где потусторонним силам сопоставлялись цифры и статистика. Работы по материализации, по тавматургии. Книги, выводящие святость как результат духовной сонаправленности, эфирной проницаемости или вообще слепого тычка наобум бездумным божеством, и благого воздаяния там не более, чем при ударе молнией.
Опять с тройного венца башен на Священном холме хором зазвенели полуденные колокола, и у Эладоры возникла идея. Это так очевидно, так просто, что она в нее не поверила. Она раскрыла «Духовную и светскую архитектуру», перечитала избранные отрывки, сверилась с записями, подготовленными для Онгента. Она искала в своей идее изъян, зондировала ее всеми инструментами, какими владела, но не могла придумать никакого опровержения.
