– Ты молодец, – говорит Кари Эладоре через видение, – у тебя все получится.
Потом греза схлопывается, со скоростью мысли перескакивает к другим картинам. Кари силится восстановить контроль, отбивается от потока мельканий желтого тумана, и узких улочек, и спорящих в парламенте мужчин, и рыбаков, укутавшихся на крыльце в ожидании конца бури, и проповедников на Морском Привозе, и вопящих младенцев в Городской больнице, и выступления в театре на Серебрянке, и вербовщика, тренирующего крестьянских недоростков у Вдовьих ворот, и миллиона миллионов миллионов…
И солнце закатывается за горбатую спину Замкового холма, и колокола поочередно погружаются в тишину, пока ночь устилает Гвердон своим плащом. Кари слышит одно только эхо. И эхо не исполнено мощью, не несет ни потустороннего гласа, ни грез. Она задержалась на коньке крыши и смотрела, как по городу распускались огни. Алхимические лампы сияли, как звездочки, в богатых районах; кое-где проторенными уличными маршрутами брели фонарщики и зажигали газовые фонари. Остальные части города, вроде Мойки, окутаны своей собственной тьмой, подчеркнутой россыпью нескольких ламп и рядами огней вдоль залива.
Кари ни разу, сколько себя помнит, не изматывалась, как сегодня. Ноги так не ломило с тех пор, как она жила в храме Танцора и дни напролет предавалась неистовым мистическим пляскам. Пока слезала вниз, в руках не осталось сил держаться за водосточную трубу. Ладно бы так, но ее душу будто обтрепали, растянули. Очень тяжело снова сжаться, втиснуться в рамки женщины, которая сейчас прибавляет шаг в сторону каналов, свесив голову, сунув руки в карманы.
Сколько прядей, нитей себя она оставила болтаться на городских крышах и в сточных ямах? Сегодня ее сознание простиралось через весь Гвердон, раздерганное во все стороны гневливыми, настырными демонами с колоколен. Невредимой она наверняка не ушла. День был невероятно долгим. Время при наваждениях замедлялось, целый жизненный срок проходил между ударами колокола. И оказалось, эти видения сохраняются в закоулках сознания и потом, много позже. Проходя мимо типографии, она взглянула на закрытые ставни и уже знала, что владелец тайно печатает бунтарские листовки с нападками на продажных парламентариев. Знала потому, что он прятал их на кладбище с видом на Святой Шторм. Она встретила женщину, несущую корзину стираного белья, и знала, что у ее мужа роман с ее племянницей и сейчас те в номере ближайшей гостиницы, обнаженные тела елозят до изнеможения, кряхтят, – и отчего-то подумала о Мирене.
Она остановилась купить поесть у хромого уличного торговца, узнала и его. Она знала, где он живет, куда ходит. Он беженец, спасся на корабле с Божьей войны. Знала, как он кричит по ночам и как часть его правой ноги обратил в золото один из пантеона Ишмеры, Бол Благословенный, бог процветания, ставший воителем. Как беженец выкупил провоз семьи, отрезав свою преображенную стопу и продав ее, еще теплую, кровавую и золотую, купеческому капитану. Его прилавку недоставало дохода, чтоб оплатить назначенный Братством сбор за крышу, поэтому раз в месяц к нему посылали бакланью башку с молотком и зубилом, и тот отколупывал от культи очередную пластину.
Кари все это знала. Слишком много, слишком тяжело уместить все внутри черепа.
Она вручила монету, он дал ей полную тарелку жареной рыбы, обернутую во вчерашнюю газету. Как будто ей не известно о нем все самое сокровенное. Сейчас он молится Хранимым, вместо богов своей родины. Благословенный Бол обезумел, равно как и Ткач Судеб, и Царица Львов, и даже Верховный Умур-Завоеватель, но они хотя бы слушали его. В церквях Хранителей его молитвы выслушивают лишь колокола.
Не раскисай, велела она себе. С каждым новым перезвоном она все лучше управляется с посланиями колоколов. Скоро они со Шпатом наберутся сил и сломят Хейнрейла. Воры ни в чем не откажут девушке, которая видит в городе каждый дом изнутри, наблюдает за всеми, знает все их секреты.
А потом… она снова уедет из этого города и никогда не услышит его колокольного боя.
Двойным зрением смотрит она, приближаясь к каналу. Видимое сейчас перемежается с виденным в памяти с дюжины разных углов. Во время наваждений она старалась бдительно приглядывать за баркой в канале и покамест уверена – Братство их еще не нашло.
Угрюмая Мамуля курила на палубе. Сама бдительно следила за окружающим.
– Не брала б ты эти ишмерские помои, – сказала она, – я тут кой-чего понастряпала.
– Давайте ваше поедим завтра, если мы будем здесь, – извиняясь предложила Кари, впрочем, заранее радуясь островатой еде. В путешествиях у нее развился вкус к пряностям. – Шпат вернулся?
– Прилег. Не съел ни крошки, бедненький.
Кари коснулась рукояти кинжала, убедиться, что тот на месте. Прилег? Каменные люди не ложатся, если хоть как-то могут этого избежать. Покой – это смерть, вдалбливал ей Шпат. Всякий раз, когда тело останавливается, оно обрастает известью. Выходит, что-то не так.
Она порхнула мимо Угрюмой Мамули на лестницу, спускающуюся на камбуз барки.
– Перчатки не забудь! – окликнула старуха. У самой двери, как хваткие руки, висели две пары рабочих перчаток. Кари сердито отмахнулась от них. Она больше месяца проживала со Шпатом в апартаментах немногим просторнее дома на лодке и не подцепила хворь.
Шпат лежал там, где был прошлой ночью, в проходе между скамьей и камбузом.
– Кари. – Она вошла, но он не посмотрел на нее, по-прежнему таращась в потолок.
– Что стряслось?
– Ничего. – Он перевернулся, поморщился. – Я просто устал.
Она протянула руку.
– Ну тогда вставай. На вечер у нас встреча с Таммуром. Крыс тоже придет.
– Дай минутку, – молвил он, недвижный. В такое настроение он впадал и раньше, когда его ранила обида. Он опускал руки, вел себя, как механизм. Поддавался камню вопреки себе.
Сегодня у нее нет на это терпения.
– Времени нет. Ты сам говорил, насколько важен Таммур, он один из старой банды до сих пор у власти. Без него нам никак, поэтому подымайся.
– Алк где-нибудь остался?
– Хер там. Ты прошлой ночью кололся. Вставай.
Он попытался подняться сам, не вышло – съехал опять вниз с треском, покачнувшим судно. Кари стала возле него на колени, потянула, но Шпат ее отпихнул.
– Не дотрагивайся до меня! Я сам смогу встать.
– Прекрасно. – Она развернулась спиной и раздраженно не обращала на него внимания, уплетая жареную рыбу. Не слушала, как он переваливается и стонет, как подтягивается вверх.
Кари повернулась обратно. Шпат стоял, уставившись на покрытые коркой ладони.
– Мамулин родич рассказал что полезное?
– Нет. Пошли, повидаемся с Таммуром.
– Да, пора…
Он вышел из каюты и выпрямился во весь рост. Схватил полуплащ и накинул на плечи.
– Идем.
Если подавальщица в «Ашурском Быке» удивилась странной компании, собравшейся в отдельной ложе, то виду не подала. Как бы то ни было, Таммур дал ей денег в два конца. Правда, на Крыса она все равно ощерилась, когда тот юркнул мимо, – наморщила нос от упырьего запаха.
