Алина пожала плечами.
– В наши дни об этом много не говорят. После того как Келкин пустил в город другие веры. Оно малость того… – она неопределенно помотала рукой, – смущает, кажись.
– А жрецов, кстати, сжигают, – вставила Эладора. – И сафидистов. Этот обычай древнее. В самых старых строфах Завета огневые феи уносят души умерших на небеса.
– Сафидистские дрочилы молят о святости. Знали бы они только, каково с этой святостью приходится моим коленям, запели совсем другие бы…
Алина осеклась.
Затем из ее обнаженного меча проступило пламя, и туннель озарился священным светом. Она проревела в голос, точно солнечный луч пробил нависшую тучу:
– ЧТО ЗДЕСЬ У ВАС ЗА ХЕРНЯ?
Нечто, бросившееся к ним, обладало более-менее телом Болинда, но поверх него красовалась морда рэптекина, тащившего карету Келкина, а также копна тонких золотистых волос, и когти, и щупальца, распустившиеся, как тычинки цветка. Эладора вскричала и кричала без умолку, узнав его по улице Желаний. Веретенщика.
У Джери нет при себе ни боевого посоха, ни трости со шпагой. Лишь обычная трость. Он вогнал ее, как копье, метясь туда, где полагалось быть горлу веретенщика. Существо выгнулось, расплылось, обтекло его. Одно из щупалец задело его вытянутую руку и…
Повсюду кровь. Больно.
Он на коленях, укачивает раздробленную руку. Он не понимает, осталась ли кисть, там сплошь месиво содранной кожи, кости и кровавых струй. Боль маячила вдалеке, обширный континент смертной муки, а его баюкали волны, неприкаянного и отстраненного, но он знал: земля здесь, и прибой вынесет его на этот берег из битого стекла.
Веретенщик прошел через него и прошел через Алину. Крики. Вопли. Утробный упыриный рев. Громовой удар заполнил свод туннеля. Жар пламени. Все эти звуки, ощущения теперь так далеко, что ему показалось, будто туннель вытянулся неизмеримо длинным и продолжал расти, унося его прочь.
Джери, зародилась у него мысль, так зовут одного из тех, кто орет.
Эладора тянула его, толкала его, почти на руках вынесла на воздух, в ночь. Окровавленный, он выскользнул из ее объятий, и она с ужасом взглянула на свои красные ладони. Отряды Кроворукого Бога на подходе, доложил Марло, и надо окапываться здесь. Джери потерял ранец, потерял винтовку. Надо сказать Марло, что он без винтовки. Нет, то случилось на Божьей войне, далеко отсюда и давным-давно.
Новые взрывы. Неподалеку рвутся алхимические бомбы. Нас достает артиллерия, докладывает Марло.
Эладора подталкивает его, но ноги в тысяче миль отсюда, и Джери не в силах сдвинуться. Он велит ей бежать, но не может говорить, так как легкие залиты водой.
Келкин. Келкин в туннеле. И главные священники. Что с ними?
Ему бы пойти за ними, все выяснить, но не выходит. Конечности не двигаются. Он плюхается навзничь, разглядывая, как вытекает кровь из огрызка руки. Как прибой, прибывает и спадает. Прибывает и спадает. Идем со мной в соленые волны, говорит дядя Паль. Проходит время. Струя из руки замедляет напор, затем перестает течь.
Кто-то движется. Горят свечи. Где-то снова кричат.
Руки – сильные, гладкие и противные на ощупь – поднимают его. Двор переполнен людьми. Его поднимает сальник, дохлого пса, попавшего под колесо, уносит в повозку. Голова Джери запрокидывается, и свежая надпись на стене становится последним, что видит он в своей жизни:
ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЁ
Глава 25
Спать рискованно, поэтому Шпат пытался расходиться, но под его весом дом на лодке перекатывался с боку на бок, затхлая водица канала переплескивалась через борта. Гостеприимство Угрюмой Мамули не заходило так далеко, поэтому Шпат решил выбраться на берег и пройтись гвердонскими улицами с Крысом под боком. Торопливо перемещаясь из тени в тень, таясь от бдительных глаз, они двигались в сторону порта, к его жилым окрестностям, наполовину брошенным теми, кто накануне бежал от ядовитого облака.
Шпат натянул на себя чужой плащ, но все равно его узнавали. Тайные жесты – воровской язык – приветствовали его на пути. Он старался отвечать, как мог, своими ладонями-кирпичами. Другие просто проходили мимо – не замечали его или, наоборот, слишком хорошо его рассмотрели. Пребывание Хейнрейла мастером ничем не помогло этим людям – нынче нищета Мойки контрастировала с другими частями города вопиюще – куда сильней, чем в дни юности Шпата. И это если не брать в расчет беженцев, а их тысячи – тех, кто расстался с заморьем и распрощался со своим богом, чтобы убраться от ужасов войны.
– Ты ходишь уже ровнее, – шелестнул Крыс, – как с болью?
– Болезненно. Но неплохо. Раз болит, значит, мясо.
Крыс прыснул.
– Надо тикать с улиц. Слишком много глаз. Погнали-ка лучше на Могильник. Там найдем, где укрыться.
Шпат подставил лицо к небу. С залива моросил дождь, кропил крыши, смывая после бури остатки отравы. Дождь восхитительно холодил, а по каплям, сбегавшим по лицу и подбородку, он мог судить, какие участки кожи еще живы, а где уже камень.
– Не. Идем сюда.
В гору, к его квартире. Он не осмеливался вернуться после того, как сбежал из тюрьмы, так как дом наверняка под надзором стражи или людей Хейнрейла. Сейчас же у него особенно причудливое настроение. Проще сказать, лютая тоска – и она превозмогла и разумную осмотрительность, и настойчивые нашептывания Крыса. По мере подъема улицы делались запруженными. Больше жестов поддержки – от всяких рож из окон, от молодой шпаны, ныкающейся по подворотням, от бойких дамочек при тавернах. Он кивками выражал признательность каждому.
Крыс тоже обратил на них внимание.
– По ходу, Таммур таки разнес весть.
– Ага, ну и ладно. – Иджу приходилось попроще, подумал Шпат. Отцу требовалось лишь мужество, чтобы не сдаться, чтобы вытерпеть угрозы и пытки. В любой момент он мог уступить и выдать Братство судейским, но вместо этого держался до упора и отнял у них победу. Несмотря на всю страшную боль, этот выбор был его собственным. У Шпата выбора нет. Не важно, что он предпримет, не важно, насколько сильна его воля и насколько он укрепится отвагой, время его смерти определено слепым течением болезни.
Крыс подал знак остановиться на следующем углу. Упырь отошел поразнюхать кругом, почти невидимый среди теней. Шпат ждал, переминаясь с ноги на ногу, разминал пальцы, придавая им гибкость. Надо быть благоразумным – пока кальцинируется тело, его сила растет. Он мог сломать прохожему ребра, просто задев на улице; правда, любой уроженец Гвердона обойдет заразного каменного человека загодя. И это другая причина поскорей покинуть барку Угрюмой.
Крыс вернулся.
– Чисто, – рыкнул он, настороже от того, что никто не следит за старой квартирой Шпата.
Неделю назад – всего неделю – они собрались здесь втроем, готовясь идти на дело в Палату Закона. Шпат, помнится, засел во дворе с той стороны улицы Сострадания и наблюдал, как проходят патрули сальников, двойка за двойкой, все внимание сосредоточив на неказистой дверце. Понимая, что, если друзья не отопрут ее вовремя, он попался. Он доверился Крысу и Кари – и они не подвели его с дверью. На миг навалилась безысходность – с новой силой Кари у него все шансы свалить Хейнрейла, стать мастером. Исполнить свою мечту.
