— Скажите, Константин Александрович в последнее время был, что называется, настороже?
— Как это понять?
— Ну, то есть, возможно, он нервничал, стал замкнутым, угрюмым, был в плохом настроении?
— Плохое настроение, говорите? — Светлана усмехнулась. — У него всегда настроение портилось, когда… В общем, это к делу не относится.
— Ну ладно, — с расстановкой сказала я, решая, что мне сейчас делать: продолжать расспрашивать ее дальше или уйти.
Разговор со Светланой не клеился. На мои вопросы она отвечает предельно лаконично, если не сказать односложно.
Я поняла пока только одно: никакой теплоты в отношениях Константина и Светланы и близко не было. И хотя она заметно расслабилась после моего вопроса о том, были ли у Константина враги, все-таки полной откровенности от нее ждать пока не приходилось. Поэтому я приняла решение уйти. Не было смысла настаивать и на подробном ответе на мой вопрос о том, когда же именно у Бартелеймонова портилось настроение.
— Светлана Владиславовна, я не буду вас больше утомлять, спасибо за то, что ответили на мои вопросы. До свидания.
— До свидания, — сказала Бартелеймонова и вышла вместе со мной в тамбур.
Когда я услышала щелчок дверного замка, я обратила внимание на видеокамеру слева от входа. Что же это получается? Значит, Константин все-таки был настороже, если обзавелся камерой слежения. Стало быть, неприятели у него все-таки были. А может быть, это Светлана настояла на том, чтобы подстраховаться от непрошеных гостей?
Теперь надо было решать, куда мне направляться дальше. Пожалуй, поеду-ка я сейчас к родителям Константина.
Мать и отчим Константина проживали в Трубном районе, на улице Садовой. Я подъехала к пятиэтажке и оставила машину во дворе. Дом был без домофона и даже без кодового замка, что в наше время является редкостью. Однако в подъезде было довольно чисто.
На пятом этаже я позвонила в нужную мне квартиру и стала дожидаться, пока мне откроют.
Сначала послышались шаги, потом женский голос спросил:
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста, мне надо поговорить с Марией Валентиновной и Ипполитом Алексеевичем.
Дверь открылась, в дверном проеме я увидела ту самую женщину, у которой хулиган вырвал сумку.
— Ой! — воскликнули мы с ней почти одновременно.
— Ой, это вы, — сказала женщина и чуть отступила назад. — А вы к Маше по срочному делу? А то у них такое горе, несчастье, сына убили.
— Я как раз по этому поводу. Я частный детектив, Татьяна Иванова. Я занимаюсь поисками убийцы Константина Александровича.
— Вот оно что, — протянула женщина, — значит, вы из полиции. А к ним уже приходили оттуда.
— Нет, я совсем не из полиции, я провожу частное расследование. Меня нанял тесть Константина Александровича.
— Понятно, — сказала женщина. — Ну что же, проходите тогда. Только… вы поосторожнее с Машей будьте, — попросила она. — Как бы чего не вышло.
— А что с Марией Валентиновной? — спросила я.
— Совсем она плохая, — сокрушенно сказала женщина, — она и до этого сильно больная была, операцию планировали ей делать, да все откладывали.
— А почему?
— Ждали, когда очередь подойдет на бесплатную. Квота, кажется, называется. А Маше все хуже и хуже становится. А теперь, после того как сына убили, она совсем…
Я удивилась: неужели сын-бизнесмен не в силах был оплатить операцию матери? Ведь не запредельная же сумма, надо полагать, была.
— Простите, а вы кто будете Марии Валентиновне? — спросила я женщину.
— А я их соседка, Нинель Федоровна, — ответила женщина. — Ну что же мы стоим у порога? Проходите и поговорите с Машей и Ипполитом, — пригласила она.
Я вслед за соседкой прошла в большую комнату. Обставлена она была мебелью еще советских времен. В центре комнаты стоял полированный коричневый обеденный стол, вокруг него — стулья с вытертой обивкой. У одной из стен расположилась «стенка», служившая одновременно и книжным шкафом, и посудным. На тумбочке в углу рядом с балконом стоял телевизор. Стену, противоположную шкафу, занимал диван-раскладушка, покрытый тканьевой накидкой. На диване сидела очень худая, можно даже сказать, изможденная женщина в теплом байковом халате. Рядом с ней, обнимая ее за плечи, сидел мужчина плотного телосложения с начинающей седеть пышной шевелюрой.
— Машенька, — тихо сказал мужчина, — давай я приготовлю тебе чай. Будешь пить?
— Да мне все равно, — бесцветным голосом проговорила, скорее даже прошелестела женщина.
— Маша, вот к вам частный детектив пришла, Татьяна, — представила меня Нинель Федоровна. — Садитесь, — она пододвинула мне стул. — Поговорить ей надо.
— А о чем говорить? — довольно грубовато спросил мужчина.
— Я расследую убийство Константина Александровича, поэтому собираю сведения о его окружении, выясняю, кому он так насолил, — объяснила я.
— Хм, — произнес мужчина.
— Костеньку ведь не вернешь, так что… чего уж тут… — снова тихо проговорила Мария Валентиновна.
— Но разве вам все равно, если убийца вашего сына будет разгуливать на свободе?
— А вы всерьез рассчитываете его отыскать? — с сомнением произнес Ипполит Алексеевич.
— До сих пор мне удавалось это сделать. Считаю, что и на этот раз — тоже. Скажите, кто мог желать смерти Константину?
Ипполит Алексеевич как-то странно посмотрел на меня и вышел из комнаты, сказав жене:
— Машенька, я все-таки заварю тебе чай.
— Мария Валентиновна, — обратилась я к матери Бартелеймонова, — были ли у вашего сына враги?
— Да что вы, девушка, Костенька рос тихим, спокойным мальчиком, послушным, кому он мог помешать, — всхлипывая, сказала женщина.
Соседка Нинель Федоровна при этих словах поджала губы и поднялась со стула.
— Маша, я пойду, скоро Евгений придет, надо будет ему разогреть ужин. Попозже я к тебе еще зайду. Может быть, ты приляжешь?
— Да… пожалуй, — тихо согласилась Мария Валентиновна.
— Давай, я тебя отведу в спальню, — сказала соседка и помогла Бартелеймоновой встать с дивана.
Минут через пять она вернулась в гостиную.
— Маше необходимо отдохнуть, — сказала Нинель Федоровна, — она столько выдержала всех этих расспросов, или, как это называется…
— Дознаний, вы хотите сказать, — подсказала я.
— Вот-вот, — подхватила соседка, — тут и здоровому человеку тяжело будет, а Маша… Давно уже она болеет, а тут еще и такая трагедия. Она в Косте души не чаяла, он единственный был для нее светом в окошке. И — на тебе. Боюсь, плохо все это для нее кончится.
