Лицо Яузова побледнело, вытянулось, щеки обвисали, но глаза
блестели как у кота, спершего из кухни толстую жирную рыбу. Да и остальные
двигались и говорили жарче, чем принято ожидать от правительственных
чиновников. Воздух был пропитан лихорадочным возбуждением. Страну развернуть
труднее, чем авианосец на полном ходу, да еще вот так, когда здесь то рвется,
то ломается.
Яузов охрип, раздавая распоряжение по мобильному. Мы уже
знали, что когда заподозрил, что начали притормаживать... только заподозрил,
тут же в отставку отправил два десятков генералов, еще пятеро из военного
ведомства вдруг одновременно передали свои роскошные дачи под ясли и детские
садики, а несколько крупных работников со звездами на погонах нашли свои
кабинеты опечатанными.
– Парочку расстрелять бы, – приговаривал он
мечтательно. – Эх, туго внедряется ислам! Вот бы Кречет по-петропервился,
тот даже бороды стриг...
Коломиец не понял:
– А при чем тут ислам?
– А я бы их судом шариата. Военно-полевым во имя
Аллаха! Утром арестовал, а вечером уже закопали бы.
Может, он и шутил, но лицо оставалось серьезным, в глазах
была злость. Похоже, для ускорения реформ в армии он положил бы под танковые
гусеницы всех несогласных с ним генералов генштаба.
Да только ли Яузов, сказал я себе трезво. Вон Коган вовсе
готов обокрасть форт Нокс, только бы экономика России получила дополнительные
вливания. Оправдание у министра финансов чисто пролетарское: грабь
награбленное, а ведь почти не шутит, Сказбуш, не моргнув глазом, взорвет
атомную бомбу хоть возле Белого Дома. Ему надо только подтвердить, что его
желание вообще-то этично и человечно, ведь штатовцы – не совсем человеки. Если
же посмотреть на премьера, то можно сказать с уверенностью, что для
Краснохарева все средства хороши для подъема экономики России: против нее все
годы играли настолько нечестно, что Россия имеет полное моральное право
ответить тем же.
За опущенными шторами угадывался серый безветренный день, а
небо, судя по вспыхнувшим лампам в люстрах, сплошь затянуло тучами... Бесшумные
установки охлаждают воздух, очищают, накачивают озоном, мигом вбирают запахи.
Даже кофе, который по нашему требованию начали приносить уже через полчаса
после обеда, показался без привычного аромата настоящего мокко.
Похоже, никому из министров не требовалась монастырская тишь
академического кабинета. Мало того, что косились на работающие телевизоры, еще
и переговаривались, нервно пошучивали, перебрасывали через стол бумаги.
Я заговорил со Сказбушем не только потому, что ястреб, но по
характеру работы должен быть более раскован, чем некоторые здесь, что шагнули в
правительство прямо с кафедры. Когда встречаются двое, разжевывал я как можно
популярнее, один накачанный и тренированный верзила, а второй – хилый интеллигентик,
то это чисто американское лицемерие требовать, чтобы оба дрались «по честному».
То есть, оба с голыми кулаками. Честнее будет, если более слабый возьмет в руки
арматурный прут или обрезок трубы. Это не даст ему преимущества, но уравняет
шансы.
То же самое и со странами. Штаты намного сильнее, скажем,
Ирака. И потому Ирак по нормальной неизвращенной логике в борьбе с таким
гигантом имеет полное моральное право – которое не осудит ни Аллах, ни Иегова,
ни Будда – применять подножки, бить тем оружием, которое Штаты требуют
запретить.
Я говорил и говорил эти азбучные истины, повторялся,
переставлял слова и говорил снова, ибо, когда мир стоит на голове, то надо еще
суметь убедить, что правильнее стоять на ногах.
Коган прислушался, сказал нервно:
– Вы говорите страшные веши!
– Страшные? Почему «страшные»? Только потому, что США
их так назвали? Только потому, что сумели навязать всему миру... почти всему,
систему своих трусливых ценностей? Но мы же сами признаем, что лучшие в мире
компьютеры – это штатовские! Зато мораль – хуже и гаже не отыскать и у
папуасов!..
– Вы хотите сказать...
Кречет прервал нетерпеливо:
– Виктор Александрович, уже сказал. Теперь слово нам.
Мы, скажем так, не станем очень сильно горевать... если что-либо случится с той
базой, которая перемещается к нашим границам.
Черногоров подумал, предположил нерешительно:
– Может быть, стоит подождать пока станет больше
известно о ее военной начинке? Мировое мнение хоть в какой-то степени нас
оправдает. Они все равно не окопаются как следует, удар нанести всегда можно...
Я возразил:
– Важно еще одно соображение. Платон Тарасович сгоряча
заявил перед газетчиками, что не допустит, чтобы эта база придвинулась к нашим
границам. Так пусть же увидят, что... гм... небо на нашей стороне.
Кречет оглядел зачем-то стены, шторы с антирадарным
покрытием, хотя для того, чтобы их отключить, надо взорвать половину Москвы.
Сказал, приглушив голос:
– Естественно, мы – против терроризма. Но если где-то
какие-то группы будут проводить какие-то акты... гм... осуждая их, мы все-таки
как нормальные люди со здоровой психикой будем испытывать некоторое
удовлетворение.
Сказбуш кивнул:
– Да-да, естественно. Хотя, как я помню, даже ИРА или
курды берут на себя ответственность за взрывы.
– Им терять нечего, – возразил Кречет
угрюмо. – По ним экономическими санкциями не ударят! Вот когда, как
говорит Виктор Александрович, какие-то незнакомцы пустят крови противнику...
нет, когда тот ослабеет от потери крови, тогда и подумаем, подумаем... А пока
рассматривайте не как трусость, а как военную хитрость. Она оправдана всегда, а
в столкновении с более сильным противником – вдвойне.
Коган поерзал, сказал нервно:
– Похоже, начинается разработка планов. Посторонним
лучше не слушать. Я, пожалуй, пойду погоняю своих. А то когда кота нет, все
мыши лезгинят на его столе.
Кречет буркнул:
– Сиди.
– Да? – сказал Коган. – А потом и меня
повесят в каком-нибудь задрипанном Нюрнберге?
– В Израиле спрячешься, – сказал Краснохарев
безжалостно. – Или в Аргентине как Борман.
– Да я по паспорту совсем не аргентинец, –
пробормотал Коган. – Был советским, побыл русским, теперь мусульманин...
наверное.
Забайкалов, что больше молчал, прислушивался, слово
дипломата особенно весомо, они-то знают, что слово не воробей, вылетит – таких
поймаешь, пророкотал утешающе:
– Бьют не по паспорту, Вы, дорогой Сруль Израилевич, в
безопасности, а вот моя шея...
Он почесал себя по кадыку, брови сдвинулись, но глаза
блестели, как у большого довольного кота. Старый, битый всеми ветрами и бурями
волк, поседевший в схватках, он непроизвольно ликовал, видя зарождающуюся бурю.
Силу взлета дает не попутный ветер, а встречный, женских могил нет в поле... да
и, вообще, возможно это его последний бой, так пусть же пройдет красиво.
