Маршевым шагом подошли к роще. Коммандос сидели на опушке с
этой стороны, разлеглись в тени, ноги выставили на солнышко, все одетые так,
что и по Тверской пройти бы не стыдно, сытые и здоровенные, красномордые,
довольные.
Завидев приближающихся русских, приветственно заорали.
Олейник видел во вскинутых руках бутылки пепси-колы, некоторые указывали на
бутылки джина и виски, на одну рюмку которого ему пришлось бы потратить
месячное жалование...
Ветер донес устойчивый аромат дорогого одеколона, словно
десантники пользовались одной маркой. Может и пользовались, ведь командование
закупает для армии только самое лучшее. Еще Олейник до жжения в желудке ощутил
запах здоровья, богатства, непоколебимой уверенности хозяев жизни.
Они лежали в небрежных позах, сытые и веселые, на каждом
столько навешано, что у Олейника заныли зубы от зависти. Огромный толстогубый
негр равномерно жует исполинский гамбургер, Олейник рассмотрел нежнейшее мясо.
Он только однажды видел такое, когда был в Москве и случайно забрел в валютный
магазин, а зелень из гамбургера торчит такая сочная, будто только что нарвали
на королевском огороде.
Негр жевал равнодушно, привычно, в другой лапе бутыль, явно
не кока-кола, похоже на вино, опять же такое, что ему отдать два месячных
жалованья за одну бутылку.
Другие лежали и сидели такие же небрежные, хозяйские, ибо из
Америки, которая призвана править миром, которая уже правит миром, и вот уже
топчут землю самого трудного врага, брызгают на ее кусты, а вон сержант Гарри
трудится в сторонке, пыхтит, такую кучу навалил, что русским не перепрыгнуть, и
еще валит...
Отдельно под деревом сидели двое в мундирах офицеров. Одному
лет под сорок, явно старший, второму нет и тридцати. Оба поджарые, с сухими
тренированными телами мужчин, которые ежедневно взвешиваются сами и взвешивают
на весах каждую морковку, прежде чем опустить на тарелку.
Под их деревом лежала только одна толстая бутылка, из
прозрачного пластика, с остатками кока-колы, зато везде под кустами на
истоптанной зелени яркими цветными праздничными пятнами выделялись причудливые
банки, с яркими наклейками, бутылки с барельефными надписями, уже пустые, но
так это по-барски пустые: с остатками темной жидкости в бутылках, и толстым
слоем печенки на стенках и дне. Когда удавалось купить на жалкое жалование
русского офицера что-нибудь импортное, в таких вот красивых баночках, то
берегли как зеницу ока до праздников, потом расходовали бережно, намазывая
тончайшим слоем на бутерброды из скибок хлеба в два пальца толщиной, а потом
жена отмывала импортные баночки до хрустального блеска, ставила на видное
место, используя то по соль, то под рис или гречку, если позволяла емкость.
И теперь, видя как эти негры разбрасывают драгоценности с
такой небрежностью, он ощутил, как в желудке все сжалось в узел, предчувствуя
новый приступ язвы. Голос стал хриплым и неприятным:
– В своей Америке так бы не гадили!
К его удивлению, офицеры поняли. Младший вспыхнул до корней
волос, выпрямился, но старший похлопал его успокаивающе по коленке, обронил:
– Но ведь у вас... русских... так принято?
Они смотрели весело и дружелюбно. С дружелюбием богатых
вельмож, что бросают монетку бедному негру. Олейник сглотнул, чувствуя слюну
при виде недоеденной печенки в небрежно отброшенной банке, похоже – гусиной,
такую однажды по баночке на семью выдали по случаю Нового Года.
При мысли о жаловании он ощутил, как тяжелая волна горячей
крови ударила в голову. В глазах заволокло красным, словно смотрел через
триплекс танка, залитый кровью.
Сухо и зло он сказал:
– Вы нарушили границу! Немедленно убирайтесь.
Офицер, судя по знакам различия, полковник, улыбнулся
покровительственно и дружески:
– Разве? Судя по карте...
Говорил он четко, фразы строил правильно, словно уже
проштудировал курс по допросу русских пленных.
– В задницу твои карты, – ответил Олейник с яростью,
что удивила его самого. – Даю вам пять минут... А это очень много для
таких ребят, чтобы вы собрались... и собрали все дерьмо после вашего пикника...
и убрались!
Офицер вскинул брови, красивые и ухоженные:
– Но почему? Наши страны уже дружат. Что мешает и
нам...
Олейник взглянул на часы:
– Одна минута прошла. Осталась четыре.
Полковник пристально посмотрел на русского офицера, улыбка
сошла с его лица. Коммандос уже молчали, на их толстых сытых рожах было
непонимание. Офицер оглянулся, бросил им несколько слов.
Олейник чувствовал напряжение. За его спиной сопели солдаты.
Сперва не понявшие, зачем и для чего их подняли так внезапно, сейчас наливались
неприязнью, что переходила в злость, а та заставляла сжимать оружие так, что
белели костяшки.
– Две минуты, – бросил Олейник.
Коммандос поднимались, крупные и налитые мощью,
пуленепробиваемые. Винтовки в их руках выглядели как оружие марсиан. Солдаты за
спиной Олейника дышали все чаще. Он чувствовал, как их дыхание обжигает ему
лопатки.
Второй офицер, молодой и с капризно пухлыми губами,
обратился к полковнику недовольным раздраженным голосом. Олейник туго знал
английский, не помогали ни курсы, ни самостоятельная учеба, но разобрал, что
этот сопляк настаивает, что русскому не стоит поддаваться, что они здесь у
своих союзников, они по договору с Украиной, русские им больше не указ...
А толстенный негр, вдвое толще полкового повара, достал
черную коробочку, потыкал пальцем. По всей поверхности засветился экран, как на
компьютере, негр что-то сказал, нажал кнопку, и тут же чистый голос на русском,
почти без акцента, произнес:
– Парни, давайте дружить!.. Выпьем водки. Где ваши
женщины?
На плоском экране появились голые девки, задвигались в
разных позах, там же огромный голый негр, в котором Олейник узнал хозяина коробочки,
хватал и ставил по-собачьи роскошных блондинок.
Слепая нерассуждающая ярость ударила в голову. Он с трудом
оторвал взгляд от крохотного не то телевизора, не то компьютера, прохрипел
чужим голосом:
– К бою!
За спиной защелкали затворы. Полковник застыл с перекошенным
лицом, боясь шевельнуть пальцем, все еще надеясь, что ошибки не будет, разум
возьмет верх, а значит, возьмет верх Америка... Олейник опустил руку на кобуру,
расстегнул, глядя прямо в лицо молодому офицеру. Тот нагло усмехнулся и тоже опустил
ладонь на кобуру. Рукоять торчала голая, можно выхватить одним движением, как
их придуманные ковбои.
– Время прошло, – сказал Олейник страшным хриплым
голосом, каким никогда не говорил в жизни. Он чувствовал, что говорит не он
сам, а говорит в нем кто-то более могучий и сильный, то ли его прадед, то ли
древние боги, что ждут павших. – Они оказали сопротивление... Огонь!
