В ошарашенной тишине Иван спросил тупо:
– Как это?
– Ну, еще не знаю. Просто оказаться, как говорят в
газетах, в нужный момент в нужном месте. Но спасти его от смерти, покушения,
катастрофы... Чтоб после этого все о тебе писали, говорили, везде твои фотки,
интервью со звездами!
Парни молчали, слышно было как звякает горлышко, касаясь
стаканов. Булькало, кто-то некстати начал рассказывать анекдот о буль-булях.
Федя, его другой ближайший друг, с которым сидели вместе за школьной партой,
сказал задумчиво:
– А что, очень может быть. Сейчас такое творится! А
Кречет ездит без охраны...
– Ну да, – возразили ему, – как это без
охраны?
– Почти без охраны, – поправился Федя. – При
том, что он заварил, ему нужно ездить в окружении танковой армии! Да и то будут
кидаться... Особенно эти исламисты.
Данилюк с удивлением воззрился на старого друга:
– Ты не рухнулся? Да Кречет сам вводит это
магометанство во всей России! Уже в Москве начали строить мечеть, самую крупную
в Европе!
– И тем самым выбил оружие из рук самых злых, –
возразил Федя. – Им бы хотелось, чтобы Россия оставалась православной.
Такую легче одолеть, она ж почти не противилась бы. И тогда их ислам захватил
бы все... А так их ислам обломает зубы о наш ислам, если сунутся. Да тем не
дадут вякнуть свои же шейхи.
Данилюк лихо опрокинул еще стакан импортного коньяка,
крякнул, не закусывал и даже не понюхал рукав, только ноздри чуть дернулись, и,
совсем некстати, сбившись с мысли, вдруг захохотал:
– Это все фигня про их запреты!.. У меня в отделении
был один... Не то таджик, не то кумык не то вовсе что-то такое, что и на голову
не налезет. Одно помню – мусульманин! Сало не ел, скажите пожалуйста!..
Нечистое, видите ли, животное. Мы едим, а он – нет!.. Ну я тогда и взялся...
Подхожу, спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает, вера не велит. Я плюю на
пол казармы, говорю: мой! Да чистенько мой!
Кто-то посмеивался, но другие молчали, смотрели на
красномордого десантника в краповом берете уважительно и с опасливым почтением.
– И что он? – спросил кто-то.
– Как водится, все спят, а он всю ночь моет пол, а
казарма, скажу вам, это не ваша общага, это десять таких общаг, если составить
торцами... К утру вымыл, я подхожу спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает.
Я снова плюнул на пол: мой! Вижу, уже слезы в глазах, но взял тряпку, стал на
карачки, моет. Мы вечером кино смотреть, а он с тряпкой ползает по всей
казарме. Я пришел, посмотрел, еще раз харканул на вымытое, чтобы снова прошелся
сначала, вернулся, кино досмотрел, к бабам сходили, они в соседнем отделении,
теперь бабы тоже служат, гормональное давление снижают нашим бравым воинам...
так вот, вернулся, а он еле спину разогнул, все на карачках да на карачках...
Спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Ну, думаю, ты упорный, но я еще
упорнее. Не будет такого, чтобы какой-то чернозадый настоящего хохла
переупрямил! Говорят же, упрямый как хохол. Ну, плюнул я ему на вымытый пол,
говорю: видишь, грязно? Мой сначала, от порога и... до тех пор, пока сало есть
начнешь.
Он захохотал, запрокидывая голову. Шея была настолько
толстая, что голова казалась крохотной, к тому же широченные плечи, накачанные
тугими мышцами, могучая грудь... он вызывал почтительную зависть у парней, а
девушки смотрели блестящими глазами.
– Начал есть? – спросил кто-то.
Данилюк захохотал мощно и грохочуще:
– Через две недели!.. Высох весь, я ж ему спать не
давал.. Пока все дрыхнут, он всю ночь ползает по казарме, драит, а я приду,
плюну, поинтересуюсь насчет сала, снова харкну, и иду себе спать. Он уже совсем
в тень превратился, от ветра шатался, вся чернота сошла, стал желтый как ихние
дыни... А потом смотрю, сидит, ест, а слезы капают, капают... Я подошел, говорю
по-дружески: вот ты и стал человеком, а то был какой-то чуркой чернозадой. Я,
говорю, зла на тебя не держу, ты теперь исправился, стал как все люди...
Кто-то хохотнул угодливо, двое парней молчали, а Федя сказал
неожиданно:
– Ну и тварь же ты.
Данилюк раскрыл широко глаза:
– Что?
– Тварь ты, – повторил Федя. – Раньше ты был
человеком. А теперь... кто? Неужто армия сделала такой падалью?
Данилюк опешил, но словно бы все еще надеясь, что ослышался,
что Федя сказал не ему, повторил тупо:
– Это ты мне?
– Тебе, тварь, – сказал Федя, в его звонком голосе
слышалась откровенная ненависть. – Тебе, держиморда.
Данилюк поднялся, развел плечи, напряг. Он был почти на
голову выше Феди, тяжелее почти на треть, весь в мышцах, а худосочный Федя
умрет, но не подтянется на перекладине, червяк, а не мужчина.
Парни молчали, смотрели то на бравого Данилюка, исполненного
веры в свою правоту, то на Федю, что тоже встал, смотрел снизу вверх. Лицо его
перекосилось в гримасе ненависти.
– Ты дурак, – сказал веско Данилюк. Он ткнул
пальцем в грудь Федора, и тот пошатнулся, словно ему в грудь пнули сапогом.
Данилюк презрительно скривил губы. – Ты дурак!.. Его взяли в армию из
какого-то дикого аула. Я его вывел в люди! Он так бы и остался при своих...
суевериях, а я его переломил! Я его, если хошь, в цивилизацию ввел!
– Ты дерьмо, – четко сказал Федор. – Ты
сломил человека. Он был человеком, а теперь станет... не знаю. Но теперь он,
наверное, сможет воровать, сможет предавать, сможет... не знаю. У него был
хребет, а ты ему сломал!
Неожиданно для всех, он размахнулся и ударил Данилюка в
лицо. Это было так неожиданно, что даже Дюнилюк с его выучкой крапового берета
не успел ни отклониться, ни перехватить руку.
Удар был смачный, звонкий, другой бы полетел вверх
тормашками, Федор бил во всю мочь, зная, что второго раза уже не будет. Данилюк
тряхнул головой, он даже не покачнулся. Глаза сразу вспыхнули яростью:
– Ах, даже вот как?.. Что ж, получи теперь ты!
Страшный удар бросил Федора на землю. К удивлению всех, он
покатился по земле и тут же вскочил, очумелый, сжал кулаки и снова бросился на
Данилюка. Тот ударил снова, и только тогда парни поняли, что сержант бьет в
треть силы, забавляясь.
Федор снова упал, кровь потекла из разбитого рта. Поднялся
уже с трудом, бросился на врага, наткнулся на его кулак, упал, на этот раз кровавая
ссадина украсила скулу.
После третьего удара он плюхнулся как жаба, встал на
карачки, руки разъехались, он рухнул лицом вниз. Данилюк презрительно
усмехнулся, отряхнул ладони, звук был такой, словно бейсбольными битами
постучали одна о другую. Но Федор поднялся, пошатнулся, пошел на Данилюка,
нагнув голову.
– Ты свое уже получил, – бросил Данилюк
победно. – Ляг и глотай кровавые сопли.
Федор подошел ближе, Данилюк ожидал удар, явно намереваясь
перехватить руку и продемонстрировать бросок, какие показывал на учениях перед
высокими чинами из генштаба и высокими гостями, но Федор неожиданно плюнул ему
в лицо. Данилюк отшатнулся, на миг закрыл глаза, и Федор ударил кулаком
сержанту в зубы.
