Получилось слабо, даже губы не разбил, и Данилюк, заорав от
оскорбления, взмахом руки снес Федора с ног так, что того унесло как ветром
сухой лист, а когда упал шагах в пяти, то уже не двигался.
Данилюк снова отряхнул руки, на этот раз не так красиво,
буркнул раздраженно:
– Интеллигентик...
Парни молчали, только Васек угодливо захохотал:
– Здорово ты его уделал!.. Как бог черепаху!
– Просто слабосильная тварь, – сказал Данилюк. Он
кивнул на распростертое тело. – Когда очнется, скажите, чтобы не попадался
на дороге. Я обид не забываю, могу и зашибить нечаянно.
Васек захохотал:
– Мы скажем, скажем! Правда, ребята?
Остальные молчали, многие отводили взоры. А Игнат, с которым
Данилюк до армии дружил, поднялся и сказал негромко:
– Да, теперь и я вижу, что ты тварь, а не человек.
Парни раздвинулись, глядя на него снизу. Данилюк удивился:
– Ты что?
Игнат сбросил пиджак, вышел к нему:
– Тварь ты, говорю. А Федя – человек!
И ударил Данилюка в лицо. В последний миг широкая ладонь
сержанта перехватила узкую кисть Игната, все слышали как хрустнули кости. Игнат
побледнел, закусил губу. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза:
Игнат с перекошенным от боли лицом, а Данилюк с торжествующей усмешкой.
Внезапно Игнат ударил ногой в голень. Другая рука метнулась
к глазам, и сержант отпихнул его, причем с такой силой, что Игнат упал на
спину, едва не перевернулся через голову. Все молча наблюдали как он с усилием
поднялся, оберегая поврежденные пальцы, шагнул вперед и замахнулся левой рукой.
Данилюк привычно парировал, заученно сделал шаг в сторону и
нанес рубящий удар по согнутой спине. Игнат без звука рухнул лицом вниз.
Несколько мгновений лежал недвижимо, потом попытался встать, но руки
подломились, он уткнулся лицом в землю снова.
– Вот так лучше, – проговорил Данилюк
самодовольно. Он расправил широченную грудь. – Нас учили отбиваться одному
от дюжины! А таких... так и пять дюжин сомну одной левой.
Васек угодливо хохотнул, но почему-то оборвал смех, пугливо
посмотрел по сторонам. Парни молчали, и что-то в этом молчании было нехорошее. Наконец
с верхнего бревна поднялся Гена, медлительный, рано располневший парень.
– Пять дюжин у нас не наберется, – сказал он
медленно. – Да и не начали мы еще, как в Москве, дюжиной на одного.
Он пошел на Данилюка, толстый и неповоротливый, кулаки его
были похожи на сдобные пироги. Данилюк вытаращил глаза, даже отступил на шаг,
но опомнился, метнул вперед кулак. Гена ожидал удара, даже глаза зажмурил, но
пальцы сержанта в последний миг разжались, ухватили за плечо, в воздухе
мелькнули ноги, и Гена ударился оземь с такой силой, что дыхание вылетело с
жалким всхлипом.
– У нас умеют и так, – сообщил Данилюк.
Он развел плечи, напряг, чтобы мышцы обрисовались во всей
красе, могучий и красивый, налитый здоровой тренированной мощью.
Парни беспокойно задвигались, но тишина была гробовая.
Молчал и пугливо озирался Васек. Данилюк ощутил неладное:
– Да что с вами?
Почти за кругом света зашевелился и сел, обираясь спиной о
забор, Федор. Лицо его было темное от крови, он ухватился за деревцо, с трудом
поднялся. Парни смотрели в его сторону. Федор пошатнулся и пошел на Данилюка,
нагнув голову и выставив кулаки.
– Да перестань, – сказал Данилюк, морщась. –
Видно же, что я согну тебя одним пальцем!
Один из парней поднялся, Данилюк узнал того, который с
момента его появления смотрел влюбленными глазами и все спрашивал, как попасть
в подразделение краповых беретов. Теперь парнишка угрюмо сопел, на него не
смотрел. Он выставил руку, перехватил Федора:
– Погоди. Ты не один.
Он заслонил собой, словно Данилюк должен был бросаться на
них, но сержант лишь презрительно фыркал, улыбка окончательно стерлась с его
красной рожи. Парень ударил быстро и ловко, кулак почти достал Данилюка в
скулу, но затем в воздухе мелькнули руки-ноги, послышался удар о землю, и все
увидите распростертого парня, а Данилюк с самым невозмутимым видом отряхнул
ладони:
– Если здесь какое-то сумасшествие, то меня оно не
коснется. У краповых беретов не та выучка.
Из сидевших в самом заднем ряду нехотя поднялся парнишка,
крепенький, но совсем молодой, подросток еще, а не мужчина, даже не парень, а
подпарубок. Глаза его угрюмо блистали, он сжал кулаки и пошел на Данилюка.
Данилюк отступил в великом удивлении:
– Да вы что все? Что за муха вас укусила?
– Мы люди, – сказал парнишка. Его трясло, то ли от
страха, то ли от ярости. – Мы люди... Люди!
– А я кто? – удивился Данилюк.
– Ты не человек, – ответил парнишка, – ты –
американец!
Часть III
Глава 30
В Израиль едут из России, тем более – из США, только чистые
души, прекрасносердные идеалисты. Там жизнь их быстро обламывает, им проходится
трудиться ручками. Даже в самом просвещенном государстве требуются ассенизаторы
и слесари – арабов на все профессии не напасешься, – но все-таки эти
приехавшие остаются чистыми, честными, готовыми в любой миг отдать жизнь за
счастье Израиля, за победу над проклятыми арабами, за восстановление храма
Соломона, за мировое господство евреев над всем миром...
В то же время народец не такой чистый, не столь благородный,
с удовольствием читает статьи об успехах Израиля, но сам туда не едет,
прикрываясь идеей, что он своей стране может помогать и отсюда. Бывает,
помогает. Израильтянам, конечно же, любая помощь к месту: с паршивой овцы хоть
шерсти клок, им-то понятно, что на самом деле эти люди помогают лишь сами себе.
Иуда приехал, все это зная и понимая. Приехал, будучи не
только хорошим специалистом, но и состоятельным бизнесменом, успев побывать и
умелым программистом и книгоиздателем. Приехал, чтобы сменить свой роскошный
офис на пыльный окоп под палящим солнцем, а вкус красной икры на привкус
горячей пыли на зубах.
Здесь его имя было Иуда Бен-Йосеф, и здесь никто не
морщился. Даже ненавидимые им арабы знают, что Иудами звали великих
полководцев, мыслителей, среди Иуд были цари, лекари, а то, что одного из
множества иудейских пророков выдал римским властям его ученик по имени Иуда,
нисколько не позорило само имя ни в глазах иудеев, ни в глазах их противников.
Только в северных странах, где учение этого пророка нашло
неожиданную поддержку и развилось до мощной религии, имя его ученика Иуды стало
нарицательным для предателя. А если встречали еврея с именем Иуда, то стыдливо,
боясь его обидеть, добросердечные идиоты, называли Игудой, а то и вовсе
Иегудой.
