– Ого! Почему так решили?
– Если бы переворот делали только наши ваньки, –
сообщил я, – то здесь бы всю площадь залили кровью. Как делалось сотни
раз. И никто бы ничего не сказал: свои пауки грызутся. Но если придет чужой, то
ему сразу надо показаться ласковым да добреньким... Так?
Он кивнул, глаза все еще смеялись, но в них появилось
уважение:
– Кречет не зря вас избрал советником. Да, мы в
открытую покажемся завтра-послезавтра. Одновременно с финансовой помощью в пару
миллиардов. Транспортные самолеты прочно забросят в Москву партии бесплатной
водки. Словом, когда пьяный народ узнает правду, он скажет, что лучше американцы,
чем Кречет. Что-то не так?
Я уронил голову. Во рту пересохло, язык царапал горло. В
груди был жар, словно туда натолкали горящих углей. Штатовский советник
кроваво, подло, гадко, но все-таки прав. Они уже изучили нас. Еще с тех времен,
когда начали готовить Октябрьский переворот, устраивали забастовки на нефтяных
разработках в Баку. Может быть даже раньше, когда наш флот пришел на помощь
восставшим против Англии американским колониям. Любое благодеяние не остается
безнаказанным: екатериновская Россия единственная из всех стран показала свои
мускулы и на той стороне планеты. Англия что, уже носит в зубах тапочки за
могучим хозяином.
Пришел черед России...
Дверь с той стороны комнаты распахнулась, один за другим
вошли два подтянутых офицера. Судя по движениям, поднимались снизу, так что это
подземное помещение не самое глубокое. Под Кремлем, как и под центральной
частью Москвы, масса подземных туннелей, из которых не все пробиты при Иване
Грозном. Кое-что сделали и при Иосифе Виссарионовиче, немало при Андропове, а
есть сверхсекретные ходы, о которых знает только прошлый президент с его
окружением...
Первый офицер поднял на меня глаза, я узнал типа, который
когда-то вломился с похожим на него громилой ко мне в квартиру. Тогда этот
нагло назвался Василием Васильевичем Васильевым, а второй, если не изменяет
память, Ивановым. Тогда только внезапный приход шайки подгулявших гостей спас
меня от неприятностей,
В форме он выше, стройнее, подумать только, что форма делает
с человеком, дело даже не в широком поясном ремне, – хорошо подогнанная
форма заставляет человека чувствовать себя сильнее, увереннее, даже
мужественнее... что сейчас вообще-то представить трудно, но я учесть должен, не
дурак, хоть и академик.
– О, – сказал он довольно, – какая встреча!..
Сидите, сидите. Ребята, если не скажете, почему до сих пор не привязали его к
стулу, придется вас всех... исключая мистера Голдсмита, в пермские лагеря.
Возможно, это было шуткой, американец тут же с готовностью
загоготал, показывая огромные зубы, способные перепугать любого коня, но
десантники восприняли его на полном серьезе. Привязывать не стали, но меня
обыскали, вывернули все карманы, прощупали одежду и рассмотрели каждый шов.
Я, наконец, не выдержал:
– Да что с вами? Я как-то полагал ваших ребят
похрабрее!
Голдсмит перестал гоготать, глаза стального цвета уставились
на меня с упорством, способным просверлить дыры.
– Ребятки правы, – сказал он
покровительственно, – осторожность никогда еще не мешала отваге.
– Ваши крутые парни мне только в задницу не смотрели!
Голдсмит снова с готовностью заржал, а Васильев смерил меня
очень внимательным взглядом, словно всерьез рассматривал такую возможность.
– Хочу сразу предупредить, – сказал он
серьезно, – ...нам известно, как вас доставили однажды на некую дачу.
Известно и о том, как вы побывали на засекреченном объекте, который громко
именовали военной базой. Так что с вами никакие меры предосторожности не
являются излишними.
Ладони десантников на моих плечах стали еще тяжелее. Я
проговорил высоким визгливым голосом, стараясь держась голос нервным и
срывающимся, чтобы в нем были равные доли негодования и страха:
– Не знаю, что вам наплели, но я все равно протестую! Я
– Никольский, ученый с мировым именем. Мне уже под шестьдесят, молодой человек,
да-да, под шестьдесят-с, а вы со мной как обращаетесь? Я вам, можно сказать, в
отцы-с гожусь! Вы мне такое инкриминируете, а я даже в армии не служил по
здоровью... и мне никогда не нравились даже фильмы с насилием, стрельбой, этими
омерзительными драками! И сейчас я заявляю протест... да-да!... громкий и
решительный протест!
Ладони на моих плечах потеплели. Более того, стали легче. Я
слышал, как напряженное дыхание суперменов сменилось ровным глубоким, как и
положено сильным здоровым людям, которые охраняют всего лишь немолодого
ученого, очень интеллигентного, который ненавидит кровавые сцены, протестует
против забоя скота, проповедует вегетарианство и безполовой способ размножения.
По лицу военного мелькнула тень отвращения:
– Сидите спокойно. Я полковник ГРУ Багнюк, а это мои
ребята из подразделения краповых беретов. Нам дам приказ доставить вас сюда, но
я имею полномочия пристрелить вас. Если попытаетесь сопротивляться.
Второй офицер, широкий и накачанный, сказал ровным очень
правильным для русского голосом:
– А также, если вас попытаются освободить силой.
– Ого, – сказал я с отвращением. – Когда же,
наконец, кончится это безумие... Вы что же, настолько там в своих Штатах
ненавидите ученых?
Он раздвинул губы, показал крупные хорошо подогнанные зубы в
широкой, как кремлевская стена, челюсти:
– Ученые не разносят дачи так, что от них остается
только пепел да пара косточек от двух десятков человек.
Ладони на моих плечах потяжелели. Я опустил голову. Голос
мой срывался от негодования:
– Вы поплатитесь!.. И поплатится тот, кто
распространяет такую порочащую мое имя ученого клевету-с! Это для вас похвала,
если кому-то дать в лицо... как это мерзко!.. а у нас, ученых, это позор, это
поражение, это отсутствие аргументов!
Ладони на моих плечах чуть сдвинулись, словно не понимали,
то ли вдавить меня в кресло так, чтобы осталось мокрое место, то ли отпустить
этого затурканного дурака, который отрицает благородное насилие.
– Я не знаю, – продолжал я, повышая голос, –
что вы там еще замыслили, вам не уйти от суда! Я советник самого президента!
Он внимательно рассматривал меня, вслушивался в тембр
голоса, интонации, наконец, поморщился, голос его стал суше:
– Какой советник, таков и президент.
Похоже, я его убедил, ибо он, отойдя к столу, стал
внимательно перебирать отобранные у меня вещи, а ладони на моих плечах не
только не потяжелели, но исчезли вовсе. Не поворачивая головы, ибо я чересчур
потрясен и угнетен, я краем глаза видел, как они сели по обе стороны двери,
застыли, оба тяжелые и неподвижные, как статуи Рапа-Нуи.
За дверью послышался четкий перестук каблучков, немыслимый в
мире солдатских сапог. Дверь распахнулась, я вытаращил глаза, но животик
инстинктивно подобрал: в комнату в сопровождении десантника вошла Стелла
Волконская, урожденная голубая кровь, и все-таки очень красивая, несмотря на
древнюю кровь Рюриковичей.
