Но глаза его оставались все еще безумными, страшный смысл
еще не дошел, отчаянная надежда жила, что еще можно что-то выторговать...
– Бросай оружие! – потребовал он. – Бросай!..
Или я сейчас нажимаю курок.
Я видел его подрагивающий палец, вот-вот нажмет, сам того не
желая, весь трясется, на губах чуть ли не пена.
– Закрой глаза, – попросил я Анну. – Сейчас
на тебя брызнет дрянью, но ты не пугайся.
Она послушно опустила веки. Лицо ее было бледным, но
спокойным. Она верила мне, как верила и шла за мной всю жизнь. А этот смотрел
на меня выпученными глазами, из уголка губ показалась пена. Я готовился
спустить курок, я мог его только ранить, и тогда он точно нажмет курок, я мог
вообще промахнуться или даже попасть в Анну, но если я послушаюсь и положу
пистолет, то он тут же убьет меня... а потом, потом, возможно, и Дашеньку тоже.
В последний момент в моих глазах что-то изменилось, взор
ушел поверх его головы за его спину, я чуть-чуть наклонил голову, давая
неслышный приказ кому-то, кто подкрался сзади, действовать, и хотя он знал, что
я один, все же невольно насторожился и скосил глаза, пытаясь заглянуть себе за
спину, рука его начала описывать полукруг, и я нажал курок.
Руку тряхнуло, грохот сухо ударил по барабанным перепонкам.
Верхняя часть головы с всклокоченными волосами словно сорвало ветром. Брызнули
отвратительные красные брызги, словно по бутылке с кровью ударили дубиной.
Анна тут же открыла глаза. Только теперь ее пальцы с
отвращением ухватились за жилистую руку врага, отбросили с себя, как ядовитую
змею. Или по крайней мере грязного вонючего ужа.
Она сделала ко мне шаг, не глядя на тело, что грузно рухнуло
сзади. В глазах ее был все тот же страх:
– Виктор... Дашенька...
– Что? – вскрикнул я.
– Твой знакомый... Бережанский!.. держит ее в
заложниках... Он утащил в летнюю кухню...
Сзади пахнуло хорошими духами. Стелла, появившись за нашими
спинами, как сказочная фея или христианский ангел, ласково обняла Анну за
плечи, погладила по голове. Анна прижалась к ней как ребенок, она никогда не
была сильной женщиной, а в этом ангеле чувствуется голубая сталь, и Стелла
властно и заботливо повела к выходу.
Я все это видел только боковым зрением, мимо с громким топотом
подошв пронеслись стены узкого коридорчика, я выскочил через боковую дверь.
В глубине участка сиротливо белела крохотная кухонька. Дверь
и одно окно, там внутри кирпичная печь, я сложил ее тридцать лет тому, во все
стороны на десятки шагов ровное пространство, если не считать десантников, что
залегли и с той стороны.
Грудь моя вздымалась часто, я с трудом заставил себя
остановиться. Заходящее солнце освещает домик чуть слева, на кирпичах старой
стены видно каждую выбоинку, но в окне черно, как в безлунную ночь. На миг
почудилось, что там что-то мелькнуло.
Я сделал два шага вперед, закричал:
– Это я, Никольский!
В избушке было тихо, но у меня было ощущение, что за мной
наблюдают. Машины милиции стоят плотно, солнце играло на выставленных в нашу
сторону стволах ружей и пистолетов.
Сделав еще пару шагов, я крикнул снова:
– Это я, Никольский!.. Покажись, никто стрелять не
будет!
Снова тишина, далеко за оградой послышался шум, подъехали
еще машины, но мои глаза не отрывались от избушки. Наконец там послышался шум,
дверь чуть приоткрылась, темно, затем распахнулась во всю ширь. Там стоял на
корточках Бережанский, левой рукой к груди прижимал Дашеньку, а правой
приставил ствол пистолета ей в бок. Правая щека ребенка была расцарапана. Кровь
с такой силой ударила мне в голову, что в глазах я услышал треск лопающихся
кровеносных сосудов. Взор застлало красным. Я ощутил, как разрываю его на
части, разбрасываю еще теплые куски мяса...
Бережанский, взмокший и с трясущимися очками, бородка
взлохмачена, прокричал истерически:
– Ну что скажешь? Вот и пришла проверка на твою
прочность!
Дашенька смотрела исподлобья, ствол давил ее так сильно, что
она закусывала губу. Я с трудом загнал глубже ярость, что рвалась звериным
рыком, застилала глаза красной пеленой:
– Ты ее знаешь.
– Проверим! Проверим, как твои идеи работают на
практике, а не на митингах!
Я покачал головой:
– Я такую проверку прошел еще до твоего рождения и
прохожу всю жизнь. Брось оружие, отпусти ребенка и выходи с поднятыми руками.
Может быть, тебя не расстреляют... сразу.
Он захохотал, ткнул пистолетом еще сильнее, отчего ее плечи
подались назад, а лицо передернулось болью. Я ощутил, как сердце начинает
разламывать грудь. В голове нарастало давление, в висках потяжелело.
– Бросай оружие сам, – велел он торопливым
испуганным голосом. – Бросай, бросай! Я выйду с твоей внучкой, сяду в
автомобиль, а если кто-то будет меня преследовать...
Я прервал резко:
– Это в самом деле жизнь, а не твой блуд в Интернете.
Если причинишь ребенку боль, то клянусь честью... а ты уже видел, что она
делает с людьми, что если хотя бы ранишь... я пойду в твой дом и убью всю твою
семью. Убью Веру Андреевну, убью твоих Андрея и Сашу, убью Настеньку. А потом
пойду на кладбище и опозорю могилы твоих родителей... ибо они все еще отвечают
за ублюдка, которого породили!
Он пристально всматривался в меня, я видел, как злобный
оскал сполз с его лица, оно побледнело, покрылось смертельной бледностью. Я
стоял перед машинами и говорил громко, ясно. Глаза расширились, он выкрикнул
срывающимся голосом:
– Ты не сделаешь!
– Сделаю, – ответил я. – Посмотри на меня.
Он смотрел, я чувствовал на себе взгляды милиционеров,
стояла страшная мертвая тишина. Я стоял впереди машин, меня легко сразить
пулей, я не прятался, как эти бравые парни в бронежилетах, касках и суперброне
с головы до ног, что спрятали головы как страусы, а взамен приглашающе
выставили откормленные задницы.
Он смотрел на человека, который вышел из старого мира, успев
застать остатки верности и чести, прошел через нынешний мир, и, не задерживаясь
в нем, как с радостью остались все эти... ну, которым трудно поднять задницы,
вошел в новый мир, остальным все еще страшный, непонятный. Я чувствовал, как
решимость уходит из него, как вода уходит через жаркий песок. В его глазах был
страх, хотя я доктор наук, на мне европейский костюм, но во мне та же кровь,
что и в жилах зверя, у меня во рту зубы, которыми терзаю бифштекс с кровью, и у
меня прямая спина и смелость человека, который решился наконец-то признать, что
старые стандарты, жалкие алгоритмы получеловека, занесенные из США, в новом
мире уже не действуют.
Я стоял с ровной спиной и развернутыми плечами, в мою грудь
он мог выстрелить в любой миг, но я не отводил глаз, и, похоже, он сам понял,
что я – человек старого поколения, сумел пройти через нынешнее, не остановился
и уже шагнул в следующее: непонятное, кровавое и жестокое.
