— Можно открыть окно? — спросил он у Клары Николаевны.
— Открывайте, — разрешила она. — Я тут давно не проветривала.
— Мне кажется, это не помешало бы.
Он взялся за край портьеры, чтобы отодвинуть ее в сторону.
— Аккуратнее!
Клара Николаевна осторожно сняла с подоконника вазу, которую вазой назвать было довольно трудно. Скорее это была чаша, но с довольно узким горлышком синего цвета. И оформлена была красиво: на белом фоне были разбросаны маленькие цветочки, нарисованные золотой краской. Вроде бы ничего необычного, а смотрелось очень здорово.
Женщина поставила вазу на край письменного стола.
— Эта вазочка всегда стояла на подоконнике, — строгим тоном произнесла она. — Проветрим — верну на место.
— Извините, — проговорил Миша и впустил в комнату сначала солнечный свет, а потом и свежий воздух.
Обстановка в кабинете была аскетичной. Наверное, Игнатьев даже думать о постороннем не позволял себе во время работы. Минимум мебели, минимум других предметов интерьера. Только то, что необходимо для работы. Широкий письменный стол был абсолютно пуст, если не считать обычного граненого стакана, в котором теснились шариковые ручки и маркеры. В углу возле окна стояла этажерка, уставленная статуэтками и какими-то кувшинами, которая совершенно не вписывалась в общую картину — то ли память о супруге, то ли единственное место в доме, куда можно было сложить всякий хлам.
Два книжных шкафа были под завязку заполнены самыми различными изданиями. Я решила рассмотреть их поближе. Корешки у многих были сильно обтрепаны.
— Словари, словари, словари. Английский, немецкий, испанский… — присвистнул Миша. — Судя по обложкам, это самые настоящие раритеты. И тематика разная. Он что, переводчиком был?
— Переводил, преподавал, писал статьи для журналов, — перечислила Клара Николаевна. — Когда он въехал сюда, то рассказал при нашей первой встрече, что долгое время сотрудничал даже с каким-то министром. Он хотел основать бюро переводов, но не успел. Иногда я ему помогала в работе.
— Оу, — повернулся к ней Миша. — Вы тоже из плеяды лингвистов?
— Нет, я не из плеяды. Я машинистка, всю жизнь работала дома. Сын в детстве часто болел, и я целыми днями стучала на печатной машинке. Борис Семеныч иногда просил меня напечатать какой-нибудь текст. Почерк у него был кошмарным. Бывало, сунет мне в руки кипу листков, а на них такие символы, что сам черт бы не разобрал. А я разбирала. И он ценил это мое умение.
— А я и не знала, что его жизнь была связана с иностранными языками, — заметила Инесса. — Мама ничего об этом не говорила. Она вообще мало рассказывала о дяде Боре.
— Он тоже о твоей маме не рассказывал. Он вообще никогда не поднимал тему о своих родственниках, — ответила на это Клара Николаевна. — Ну, ладно. Не мое дело. Ты тут была однажды, Инесса. Не помнишь здесь ничего, наверное?
— Не помню, — призналась та. — Если только совсем чуть-чуть.
— Понятно, — повторила Клара Николаевна.
Стены в квартире были пустыми. Если не считать часов с маятником, их больше ничего не украшало. Ни настенного календаря, ни семейного портрета, ни гвоздя с висящим на нем старым пальто. Некоторые с гордостью украшают стены всевозможными дипломами, сертификатами и почетными грамотами, предварительно вставленными в рамки, но покойный Игнатьев, видимо, был совсем не тщеславным человеком. Чего нельзя было сказать о моем друге Фрудберге. На стенах Мишиного кабинета таких рамочек было предостаточно. Диплом об окончании института, сертификаты, которые что-то подтверждали, грамоты, наградные листы, свидетельства. Миша утверждал, что делает это исключительно в целях удобства: каждый его клиент легко и непринужденно мог удостовериться в компетентности юриста Михаила Фрудберга, что, конечно же, будет ему только в плюс.
— У него было много цветов. Некоторые погибли, а что-то я забрала домой, — сказала Клара Николаевна. — Пересадила в свои горшочки. Дала им новую жизнь. Если нужно, то я верну.
— Да, растительности здесь не хватает, — признался Миша. — Пальму бы в тот угол. Ну, такую, которая во все стороны растет.
Спальня дяди располагалась в маленькой комнатке, в которой тем не менее поместились не только кровать, но еще и пара кресел, тумбочка со стоящим на ней пузатым телевизором и высокий сервант, на полках которого я увидела аккуратно сложенное постельное белье.
Инесса первой зашла в спальню. Я не последовала ее примеру и осталась в коридоре. Не желала нарушать интимность момента. Все-таки в этом помещении человек отдыхал, а не работал. Уединялся, расслаблялся, снимал одежду. Клара Николаевна тоже остановилась рядом со мной. А вот Миша решил, что ему терять нечего, и пошел вслед за Инессой.
— Вот тут он и лежал, — пояснила Клара Николаевна. — Он болел, не очень долго, но ему хватило. Не справился.
— Он здесь, значит?.. — тихо спросила Инесса.
— Нет, нет, — быстро ответила соседка. — Не здесь. В больнице. Пока был дома, как-то держался, но потом понял, что лучше лечь в стационар. Тогда-то и оставил мне ключи.
Инесса коснулась рукой спинки кресла.
— Уже после похорон я навела в квартире порядок, — продолжила Клара Николаевна. — Я тут все постирала, а потом сложила в сервант. Ну, а куда еще? Он давно приспособил его под постельное белье. На нижних полках подушки вон лежат. Раньше в серванте были другие вещи. Лариса хранила на полках духи, кремы. Какие-то статуэтки тут стояли. А еще поделки детские. Их Вадик мастерил в детском саду и в школе.
Миша, я и Инесса одновременно повернули головы в сторону Клары Николаевны.
— Лариса? Вадик? — спросил Миша. — А это еще кто?
* * *
После беглого осмотра третьей комнаты, оказавшейся гостиной, в которой раньше, как нам рассказала Клара Николаевна, ныне почивший Борис Семенович принимал редких гостей или своих учеников, мы оказались на кухне. Нам были продемонстрированы газовая плита и скудное содержимое одного из кухонных шкафчиков. В нем оказались пачка чая, сахарница и немного посуды.
— Электрический чайник тоже есть. Им он и пользовался в последнее время. А вот плитой не хотел. Боялся забыть, что оставил ее включенной.
— А можно здесь выпить чашку чая? — спросила Инесса и посмотрела на Клару Николаевну.
— Я бы тоже присоединился, — сказал Миша.
Окна всех комнат квартиры выходили на проспект. Подъезд располагался на той же стороне дома. Прямо под ним я увидела край широкого тротуара, по которому спешили по своим делам люди.
Не знаю, только я ли заметила, что Кларе Николаевне было трудно находиться в этой квартире. Во время экскурсии она несколько раз отходила в сторону, оставляя нас наедине с обстановкой, а потом я замечала, каким растерянным становилось ее лицо. Несмотря на то что она признала в Инессе хозяйку, Клара Николаевна наверняка испытывала ревность к своему соседу. Это могло быть остаточным чувством, которое часто возникает у подружки невесты, даже если жених этой невесты ее не интересует в принципе.
