– Софи, меня можешь не агитировать. Я и так с вами. И слов на ветер не бросаю.
– Я знаю. Но никогда не помешает немного политинформации, верно? Кстати, не хотел бы ты все-таки работать в отделе пропаганды? Хотя, конечно, было бы больше пользы, если б ты оставался на службе. Нам нужны свои уши в рядах Корпуса. Да, это был бы риск… но и джек-пот можно было бы сорвать огромный. Но раз это невозможно… из тебя, с твоей биографией вышел бы хороший агитатор.
Макс не ответил. В последнюю очередь он хотел работать промывателем мозгов. Даже для благого дела. Он хотел быть там, где мог непосредственно применить свои знания тактики. Делать то, чему учился. В бою, а не в кабинете, пока на фронте бьются другие.
– А чем ты занималась на вражеской территории, пока город не был взят? – спросил вместо этого он. – Ты, надеюсь, не была корректировщиком артиллерии?
– Да ты что, нет, конечно. Я волонтер «Красного креста», – усмехнулась она, поднося палец к губам. – А еще я содержала приют. Мой международный ООНовский пропуск в теории давал мне иммунитет. Копы не имели права меня задерживать. На практике от пули такой пропуск не спасает. Поэтому я знаю меру риска.
– Какой еще приют?
– Для кошек и собак. Я ведь еще и волонтер «Зеленого креста». Ветеринарного. Их тут тысячи, хвостатых. Может, целый миллион. Брошенных. Их хозяева бежали из города, а может, страны… либо пропали без вести. А иногда и вовсе погибли. И они, звери, уже сами становятся проблемой. Отдельные индивиды держали не кошечек, а питонов, крокодилов и ягуаров. Представь, столкнуться с таким в переулке?
Вроде гладко звучит. И все же он позволил себе не поверить.
– Сколько твои «котята» пустили под откос эшелонов с боеприпасами, малышка?
Она в ответ рассмеялась:
– Этим занимаются другие люди. А я отвечаю за личный состав, за его моральный и боевой дух. Да, чаще, чем кошками, приходится заниматься людьми. Кстати, даже у некоторых из наших натуральная ломка от отсутствия сети. Слоняются как сомнамбулы, продуктивность на нуле. Приходится подгонять. Я вот что думаю… когда мы победим, мы все вредное и аморальное, что есть в сети, запретим. А остальное будем отпускать по талонам. Под надзором ответственных товарищей.
– Таких, как ты, конечно, – Макс еще раз обнял ее и похлопал по плечу. – Голода в городе пока нет?
– Нет, на складах еще продуктов на несколько недель. Сколько именно, не скажу, это засекречено. Пока проблемы нет, но она будет, если мы не выправим положение. Из неорганики еду пока никто не делает. По крайней мере, в товарных количествах… Нам надо побыстрее взять даун-таун и вернуть беженцев в город, открыть заблокированные дороги. Кроме гуманитарного аспекта, есть вопрос престижа и военной логистики. Нам надо очистить междугородные шоссе и установить порядок у себя в тылу перед настоящей войной. Посмотри, что творится в городе.
С этими словами она открыла экран перед собой. Явно для него – ведь сама могла бы посмотреть и через линзы.
Камера стояла на остекленной террасе на крыше самого высокого университетского корпуса, откуда открывался вид на город, лежавший к северу. Разрешение было хорошее. И было на что посмотреть.
До линии соприкосновения отсюда было километров семь, и, судя по рассказам местных, сюда то и дело долетали звуки автоматной и пулеметной стрельбы (многие местные на слух умели их отличать). Чаще всего она начиналась с наступлением темноты, когда обе стороны пробовали друг друга на прочность.
Похоже, на этой войне все еще правил его величество порох, вместе с другими химическими взрывчатыми веществами. По крайней мере, на одной стороне баррикад.
– Обычной артиллерии у них нет, – объяснила Софи. – Наши диверсанты сумели уничтожить… ценой своей жизни. Зато есть несколько больших «рельс». Но они ими не пользуются. Наверное, потому, что «рельса» стреляет навесом, как обычная пушка.
– А вот и нет. Это первые не умели, а современный рельсотрон может поражать цель и вне прямой видимости. Для этого используется регулирование мощности и чип корректировки курса.
Обычная рельсовая пушка может разогнать снаряд до второй космической, но не запустить его по дуге. Это сложно и требует ювелирного расчета, но новые тяжелые полевые рельсовые орудия (ТПРО) умели это делать. Электронные мозги прекрасно рассчитывали траекторию, несмотря на безумную скорость. Но они были дороги, очень сложны в производстве и капризны в эксплуатации. И энергии потребляли как небольшой поселок. Поэтому до сих пор ТПРО полностью не вытеснили старую добрую ствольную артиллерию. Но та осталась только оружием нищих. Богатые предпочитали там, где нельзя было выстрелить из «рельсы», бить ракетами и самонаводящимися снарядами. Или со спутников, а они были только у одной стороны.
– Я про корректировку не знала, – призналась Софи.
– Ничего. Это мало кто знает. Так чем они отвечают? И откуда? Ракетами с моря?
– Они пока не применяют авиацию и ракеты. Для этого Корпусу нужно признать происходящее здесь войной, а не локальной полицейской операцией. Не сомневаюсь, что ООН и Мировой совет это разрешение дадут. Но они пока медлят, там идет политическая грызня, наши люди стараются затянуть это как можно дольше. Поэтому корпы и их покровители из-за моря отвечают тем оружием, которое из-за лазейки в законах не подпадает под эти ограничения. С неба. Точнее, из космоса.
«Дамоклы»! Позиции вражеской артиллерии или пусковые установки ракет можно вычислить и накрыть залпом. Можно послать диверсантов. А боевые спутники на орбите им достать нечем. Их невозможно уничтожить или хотя бы подавить. Поэтому корпы совсем не страдают от отсутствия артиллерии и невозможности использовать ТПРО.
«Потерпите немного, и мы собьем этих птичек», – обещали в Совете командиров. Вроде бы уже обучали расчеты по ускоренной методике, разгружали зенитные комплексы. Но сколько еще ждать – никто не знал.
– У них есть там одно орудие, мы зовем его Большая Берта, – услышали они голос Сильвио. – Это плазменная пушка. Та же «рельса», только горячая. Очень горячая, ха.
Самого его рядом не было, он вышел на связь, находясь где-то на позиции. Софи была явно рада его слышать. Она быстро сказала что-то по-испански, и в ответ раздался довольный смешок и звук воздушного поцелуя.
А потом командир отключился от линии. Рихтер отметил про себя, что он держит всю ситуацию на контроле. И в личном плане тоже.
Про «горячую рельсу» (звучит смешно) Рихтер тоже слышал. Максим изучал опыт боевого применения таких боевых плазмотронов в Пакистане и Индонезии. И знал, что залп плазмы может проделать выжженную просеку в городской застройке. Он видел такие горящие проплешины своими глазами. Это была одна из причин, почему он ушел из Корпуса. Вторая – неизбирательные удары со спутника. Третья – случаи «ошибочного» выполнения роботами команд в боевой обстановке, за которые никто не нес ответственности. Стоит ли говорить, что цена каждой из таких «ошибок» исчислялась десятками, а иногда и сотнями жизней? Четвертая причина была в том, что он видел, как рядовые, да и младший командный состав Корпуса, ведут себя по отношению к мирному населению, когда знают, что им за это ничего не будет. А им ничего не было почти никогда. Кроме совсем уж из ряда вон выходящих случаев, посрамивших бы маркиза де Сада.
