Моро плюнул и попал точно в таракана, на мгновение замедлив его продвижение. Он пожал плечами.
– Тут есть еще несколько, но я от них избавляюсь.
– Как? – спросил Финн.
– Змеи, – ответил Моро. – Купил три штуки у знакомого моряка. Только не волнуйтесь, они не ядовитые. Если найдете такую своей постели, просто бросьте ее на пол.
– Думаю, змеи едят крыс, – сказал Лукас, – но я не верю в то, что они едят тараканов.
– Вы уверены?
– Полагаю, да.
– Хм. Тогда это все объясняет. А я все думал, почему их все еще так много. А кто питается тараканами?
– Ящерицы.
– Ящерицы?
– Ящерицы.
Моро, кажется, мгновение это обдумывал, а потом покачал головой.
– Нет, тогда я буду по уши в ящерицах.
– Змеи съедят ящериц, – предположил Финн.
– Тогда у меня по-прежнему будут тараканы, – сказал Моро. – Какой в этом смысл?
– Не вижу проблемы, – сказал Лукас, – если вы избавитесь от змей. Но тогда у вас будут крысы.
Моро подумал и над этим, потом фыркнул.
– Пусть будут тараканы.
– Мудрый выбор, – сказал Финн.
Той ночью он закричал, и Лукас в одно мгновение вскочил с кровати с рапирой наготове. Финн с глупым видом бросил домового ужа на пол. Змея скользнула прочь и исчезла где-то в тени.
– Весна в Париже, – кисло пробормотал Финн.
Утром кто-то постучал в их дверь.
– Кто это? – спросил Лукас.
– Ловец крыс, – произнес голос за дверью.
– У нас уже есть один, – сказал Финн.
Лукас открыл дверь и увидел скрюченного и согнутого старика, одетого в лохмотья и пахнущего чесноком. За его плечом виднелся полотняный мешок, а в левой руке он сжимал дубинку. Он был грязным, и у него текло из носу. Он прошмыгнул мимо Лукаса и вошел в комнату.
– Боюсь… – начал Лукас и сразу остановился, когда старик вдруг выпрямился и расправил плечи, разрабатывая мышцы.
– Мангуст, – произнес вонючий старик.
– Ман… – Лукас замолчал на полуслове, потом всмотрелся в незнакомца. – Да будь я проклят.
– Очень неплохая маскировка, – сказал Финн и поморщился.
– Мне платят за то, чтобы я был намного лучше, чем «очень неплохим», мистер Дилейни, – сказал агент. И почесался. – Проклятые вши.
– Наверное, достали, – сказал Лукас сочувственно.
– Достали, капитан, но это то, что у меня получается лучше всего.
– Боже, благослови Америку, – сказал Финн.
Мангуст на мгновение взглянул на него, и на его лице заплясала довольная улыбка.
– Работа на шпиона ранит профессиональную гордость, не так ли? – сказал он.
– Скажем так, я менее чем доволен нашим соглашением, – сказал Финн.
– Думаю, я вас понимаю, – сказал Мангуст. – Вчера мне доставили ваши досье. Я их изучил, потом уничтожил. Конкретно в вашем случае там было много чего написанного между строк. Мне кажется, я раскусил вас, Дилейни. В конце концов, считается, что мы, шпионы, допущены лишь к черновой работе, да? После чего появляются настоящие профи и доводят все до ума. Таков порядок вещей, не так ли?
Он улыбнулся.
– Возможно, вам будет интересно узнать, что у нас много общего. Я сам служил в корпусе и был отчислен из ШКР. Моя выпускная диссертация была слишком спорной, поэтому я не получил зачет, но я не переживаю. Я был к этому готов. Только между нами, я и сам не в восторге от агентства. Слишком много крепких орешков и мудаков.
– И как ты во все это вписался? – сказал Дилейни. – Чем они тебя заманили?
Мангуст пожал плечами.
– Полагаю, в комплект входит определенное количество острых ощущений, но самое главное – стиль жизни.
– Стиль жизни? – произнес Лукас.
– Мне довольно быстро все надоедает, – сказал Мангуст. – Постоянно играть в одни те же игры скучно. Мне нравится, когда правила постоянно меняются.
Финн поднял брови.
– Ты хочешь сказать, что на все это пошел из спортивного интереса?
Мангуст улыбнулся.
– Можно и так сказать. Я полагаю, что эти слова достаточно точно все отражают, как и многие другие, только меня не особо волнует спортивная честь, если ты понимаешь, о чем я. Я играю, чтобы победить. Но играть не так интересно, когда игра слишком проста.
– Господи Иисусе, – сказал Финн.
– Знаешь, а вот этот сценарий мне еще не встречался, – сказал агент. – Мне всегда было интересно, каково это – внедриться в состав апостолов. Впрочем, сомневаюсь, что мне когда-нибудь предоставится такая возможность. Некоторым историческим сценариям присуща определенная экстремальная щепетильность.
Финн посмотрел на Лукаса.
– Он же это не серьезно?
Лукас выглядел озабоченным.
– Не знаю, – сказал он. Он посмотрел на Мангуста. – Ты серьезно?
– Думаю, да, – сказал агент. Он улыбнулся. – Но я не уверен наверняка. Идея содержит кое-какие интригующие возможности, не так ли?
– Я не знаю, кто меня пугает больше, – сказал Дилейни, – ты или Хранители времени.
Агент усмехнулся.
– У Хранителей времени есть мотив. Они фанатики с извращенным идеализмом, но все-таки это идеализм. Это делает их любителями. Я профессионал.
– Значит, идеализм не имеет значения? – сказал Финн. – История ничего не значит?
– История лжет, – сказал Мангуст. – Ты должен знать это лучше, чем кто-либо другой. Всегда так было и всегда так будет. История пишется победителями, чтобы прославить свои победы, и если проигравшим когда-нибудь будет что сказать, они объяснят свое поражение таким образом, чтобы оно выглядело наиболее достойно. Если достоинство вообще возможно. Если нет, то они на кое-что закроют глаза. Мы все наблюдали вещи, которые никогда не попали в книги по истории. Правильные или ошибочные, в зависимости от точки зрения. Меня не особенно волнуют моральные последствия того, что я делаю. Мораль полностью субъективна. Для поклоняющегося богине Кали головореза убийство – моральный поступок. Для коммуниста цель оправдывает средства. А в условиях демократии правление большинства означает угнетение меньшинства. Идеализм? История? Ничто не абсолютно. Природа реальности зависит от наблюдателя.
– Боже, помоги нам, – сказал Финн, – философ-шпион.
– В нашей профессии философский подход может оказаться определенным преимуществом, – сказал агент, в голосе которого сквозило удовольствие. – Что есть оперативник разведки, в конце концов, если не тот, кто стремится к просветлению?
