Наконец Батист спросил:
– Сколько еще? У Хелен?
– Три дня, – ответил Ривера. – Но знаете, – число там – это не всегда сколько им осталось жить, это сколько времени у нас, чтобы изъять сосуд души. Поэто-му, – вероятно, меньше. Извините.
– Как вы думаете, почему ее имя у меня в календаре не появилось?
– Не знаю, – ответил Ривера.
– Наверное, мне нужно тогда вам книгу Пруста вынести.
– Я б дал вам ее самому изъять, но, боюсь, я уже и так навел во всем беспорядок, потому что отстал со своим календарем.
– Понимаю, – ответил Батист. – Подождите тут. Сейчас вернусь.
Ривера подождал, прикрыв глаза. Зябкий ветер прокусывал ему легкий камвольный костюм. Через несколько минут Батист вышел из парадного входа – и двигался он при этом немного быстрее, чем когда заходил.
– Ее нет, – сказал он.
– Вы во всех ящиках проверили?
– Во всех – и спросил дежурную медсестру, которая ответила, что Хелен еще утром просила ее проверить, на месте ли книга. Тогда она лежала на месте, сказала сестра.
– А Хелен что-нибудь видела? – спросил Ривера.
Батист лишь посмотрел на него.
– Простите. Она что-нибудь слышала?
– Крыс. Жаловалась, что по палате шастают крысы. Она даже медсестре звонила после того, как мы сюда вышли.
– Крыс?
– Слух у нее очень хороший.
Они просто глянули друг на друга – и между порывами ветра воцарилось затишье, когда листва, плясавшая вдоль по улице, скользнув, вдруг замерла. Женский голос прошептал:
– Мяяяяясссссоооо. – Женский голос, похоже, донесшийся из-под фургона “ауди”, запаркованного на обочине через дорогу. Оба они посмотрели на него и одновременно и медленно пригнулись, сгибая колени, пока им не стало видно, что́ под машиной. Вроде бы ничего, кроме листвы и фантика от конфеты.
– Вы это слышали? – спросил Батист.
– А вы? – спросил Ривера.
– Нет, – ответил Батист.
– Я тоже, – сказал Ривера.
11. Крокодильи слезы
Лили отперла пустой магазин на первом этаже и вошла. Раньше здесь располагалось “Ашеровское старье”, а затем – “Пицжаз”, джазовая пиццерия, которую открыли они с М. Одного вида вывески, притулившейся теперь в углу, и мысли о том, что она позволила Мятному уговорить себя на такое название, было достаточно, чтоб ей опять захотелось попилиться, – этим она коротко увлекалась в пятнадцать лет, но быстро бросила, потому что больно. Магазин занимал весь цокольный этаж четырехэтажного здания на углу Мейсона и Вальехо, где районы Северного пляжа, Китайского квартала и Русского холма встречались ломтями международного торта.
Кабинок и столиков здесь уже не было – как и по-чти всего ресторанного оборудования. Оставались только дубовая барная стойка да громадная кирпичная дровяная печь для пиццы. Еще была кладовая с лестницей, ведшей в прежнюю квартиру Чарли Ашера (теперь жилье Джейн и Кэсси), но сейчас в ней стояли толь-ко громадный холодильный шкаф да несколько барных табуретов и стульев, а не полки с собранием разных безделушек, какие наполняли все помещение, когда это была лавка Чарли.
Лили вытащила несколько табуретов в бар и села ждать в рассеянном дневном свете из окон, заклеенных бумагой. Дико это будет, но она поймала себя на том, что мысль вновь увидеть Чарли ее возбуждает, пусть даже он сейчас – какое-то мелкое существо из жалкой падали.
Вскоре снаружи нарисовался силуэт женщины, очевидно, с головой в форме полумесяца, и Лили поспешила к двери впустить ее. Ой да – это будет дико.
На тротуаре стояла Одри в тренировочных штанах для йоги, свитере и кроссовках, а в руках она держала кошачью переноску в форме куонсетского сборного ангара
[30]. Сшили ее из плотного нейлона и украсили синими и оранжевыми завитками; прочная сетка по обе стороны была наполовину опущена.
– Здрасьте, – сказала Лили, делая шаг вбок, чтобы Одри могла пройти. Они встречались однажды во время той бучи год назад, вот только постмодернистская прическа тогда была у Лили. – Где Ашер?
Одри приподняла кошачью переноску.
– Ну так вываливай мелкого ебучку наружу, – сказала Лили. – Давай-ка на него поглядим. – Чарли описывал ей по телефону свое новое тело, но она желала удостовериться самолично.
– Привет, Лили, – раздался голос из багажа.
– Ашер! – Лили нагнулась и попробовала заглянуть в переноску, но ничего не разглядела, помимо чего-то темного, в чем отраженным светом горели две точки – наверное, глаза.
Одри отвернула переноску от Лили.
– Он бы предпочел, чтоб ты его таким не видела.
– Ох черт, да нет же, – сказала Лили. – Я согласилась с вами встретиться тут, где у меня и началось все мое ПТСР
[31], – значит, и на маленькое чудовище мне надо поглядеть.
И Лили вновь сощурилась в кошачью переноску, пытаясь что-то в ней увидеть. Одри опять развернула ее тылом.
Изнутри раздался голос Чарли:
– Одри, если ты и дальше этой фигней будешь вот так болтать, меня стошнит.
– Прошу тебя, – обратилась Одри к Лили. – Он очень чувствителен к своему внешнему виду.
Одри поставила переноску на барную стойку и села на высокий табурет. Лили тоже села и вгляделась в мелкоячеистую сетку, стараясь хоть что-то распознать внутри. По-прежнему – лишь две точки света.
– Ашер, это правда ты?
– Теперь да.
– У меня такое чувство, что я беседую с крохотным священником в крохотной исповедальне. Но ты услышишь только мои крохотные грешки. – Она напустила на себя вид “склоненная-голова-глубокого-покаяния”, что было ей внове, поэтому держалась она не очень уверенно. – Благослови меня, отче, ибо я согрешила: однажды выпила все молоко, а пустой пакет поставила в холодильник. Я рисовала лобковые волосы своим Барби и раскладывала их на троих с Черепашками-ниндзя. Иногда мне хочется, чтоб у херов был привкус мяты. С чего я об этом подумала, не скажу. Я никогда не желала тебе смерти, Ашер, но пока тут работала, иногда мне хотелось, чтоб ты упал с лестницы и приземлился в торт. Не знаю, откуда здесь торт берется, это просто фантазия.
– Не думаю, что все это – грехи, – проговорил Чарли.
– Что ты в этом понимаешь? Ты ж не священник.
