– Как-то сомнительно все это, – сказал Чарли. – Не так-то просто объяснить мимоходом на улице.
– Ага, ты прав, – ответила Кэсси. – Но я знаю – ты дядя Майк из Сиэтла. Отколовшийся братец Рейчел. А у нас поселился, потому что не можешь удержаться на работе из-за своих неприятностей с наркотиками и пары-другой стычек с законом.
– Ага, поэтому мы тебя наняли нянем, пока сам на ноги не встанешь, – продолжила Джейн.
– Вот только у нас из кошельков все время исчезают деньги, – подхватила Кэсси.
– И местные собаки начали пропадать, – сказала Джейн.
– Поэтому мы и заставили Софи показать, где ты ее потрогал в “Моей маленькой пони”, – сказала Кэсси.
– За мой рог, – сказала Софи.
– Она – аликорн, – пояснила Джейн.
– Единорог, Пегас и принцесса сразу, – уточнила Софи.
– Разумеется, – согласился Чарли и подумал, что семейным советом они уж слишком как-то чересчур наслаждаются. А Джейн сказал: – Ты мне дочь испортила.
– Все считали, что с тобой все прекрасно, – произнесла Джейн, совершенно не обращая на него внимания.
– Но потом, – добавила Кэсси, – я сходила к тебе на квартиру занять чашку сахару, а тебя дома не было, но дверь стояла открытой, поэтому я зашла…
– И обнаружила тайную комнату, набитую твоими мумифицированными жертвами, – закончила Джейн.
– У нас в буддистском центре такая есть, – бодро вставила Одри. – Под крыльцом.
– Одри, прошу тебя, хватит помогать, – сказал Чарли.
– А что? Участвовать приятно.
Кэсси обняла Одри и поцеловала ее в щеку, что Чарли счел как тревожным, так и одновременно возбуждающим.
– Поэтому если кто спросит, рассказывать нужно это, – произнесла Джейн.
– Получится здорово! – добавила Кэсси.
– Еще б, ладно. – Чарли встал и протянул дочери руку. – Пошли, Соф, за мороженым.
Они миновали несколько кварталов по Северному пляжу, по проспекту Гранта мимо кафе “Триест”, в котором Фрэнсис Форд Коппола якобы написал сценарий “Крестного отца”; мимо “Савоя-Тиволи”, яркого кафе-бара, выкрашенного в желто-свекольный, с кабинками, открытыми улице, где обедали Керуак, Гинзбёрг и Ферлингетти; мимо “Пиццы Северного пляжа”, двух галерей, двух кожаных бутиков и магазина белья, затем вверх по Союзной улице к башне Койт – к лавчонке, где торговали джелято столько, сколько Чарли себя помнил, а все посадочные места в ней состояли из одной тиковой садовой скамейки снаружи, а другой – внутри, прямо напротив стойки. Они заказали себе шарики в сахарных рожках и вынесли эти рожки на скамейку снаружи.
– Твоя бабуля очень любила это место, – сказал Чарли.
– Еврейская бабуля или мертвая бабуля?
– Мертвая.
– Твоя мама, правильно?
– Да.
– А тебе больно, когда ты думаешь о своей – мертвой маме? – Серьезный вопрос от маленького ребенка с – оре-олом из джелято со вкусом пузырчатой жвачки вокруг рта.
– Может, немножко, но это хорошее больно. Я жалею, что не обращал больше внимания на нее, когда был маленький.
– Ага. Я тоже, – сказала Софи, которая свою маму знала только по фотографиям и рассказам. Она вздохнула и лизнула джелято, нарисовав себе на кончике носа розовую точку. – Мы же еврейской бабуле не сможем рассказать о том, что ты вернулся, а?
– Нет, наверное, – не сможем.
– Она плоцнет, да?
– Я не знаю, что это означает, лапушка.
– Ты себе еврейское тело не мог найти?
– Стало быть, ты много общалась с еврейской бабулей?
– Похоже на то.
– Ох, и не говори, милая.
Она из солидарности похлопала его по руке.
– А дальше, папуля, нам нужно найти гав.
17. Приди упокой мое тело
Следующие два дня Чарли пытался привыкнуть к мысли о том, что свою жизнь живет как некто другой. Ходил по округе, выполнял мелкие поручения и приспосабливался к тому, что он снова не взаперти, а среди людей, уличного движения и на солнышке. Наведался в суд и подал заявление о смене имени “Майк Салливэн” на “Чарлз Майк Салливэн”, чтобы возникло простое объяснение, почему все у него в жизни теперь вдруг зовут его Чарли. Выслушивал сочувствие своему несчастному случаю от людей из Майкова банка и хорошенько постарался, чтобы каждый встречный знал: Майк теперь страдает от потери памяти в мягкой форме, – и попросил у них понимания, если вдруг покажется, что он как-то пунктирно помнит основные события своей жизни. К счастью, большинство этих самых встречных, похоже, считали Майка Салливэна парнем вполне приличным, хотя, судя по всему, никто не знал его слишком уж хорошо, а потому Чарли в этом сильно повезло.
– Эта фигня с амнезией – здорово, – сказал он Одри, пока та сидела за швейной машинкой, изготовляя очередной из десятков новых костюмов для Беличьего Народца. – Просто говоришь: “Извините, я не помню вашего имени, я упал с моста Золотые Ворота и ударился головой, поэтому у меня теперь трудности с памятью”. Все так мило к этому относятся.
– Вероятно, завидуют, что им не достался такой предлог, – ответила Одри. – Бред какой-то! – Она отцепила иголку от ткани и оборвала нитку. – Я не могу сшить всему Беличьему Народцу разукрашенные костюмы. Этот список, что мне дал Боб, выполнить невозможно. Их исходные наряды я шила из лоскутов, которые собирала много месяцев. Это будет полноценной работой, если даже я только собирать материал начну, что уж там говорить о пошиве каждому чего-то неповторимого.
– Может, я помогу? – предложил Чарли.
– Мило с твоей стороны, но тебе и без того дел хватает. Я просто куплю парочку рулонов хлопка разных цветов и сошью им стандартные наряды со штанами на шнурке, как в больнице. Пусть сами затягивают себе по размеру.
– Хорошо придумала, – сказал Чарли. – А Вихлявого Чарли можно взять манекеном.
Чарли уже привык к тому, что Вихлявый Чарли таскается за ним повсюду по большому дому, в котором размещался буддистский центр, – и маленькое чудище при этом копирует все его движения. Когда Чарли ходил в туалет, Вэ-Че шел следом и мочился в пластмассовую салатницу, которой и Чарли пользовался, когда сам был маленьким чудищем. Когда Чарли садился тренировать подпись Майка Салливэна, Вэ-Че садился на перевернутую банку из-под ореховой смеси перед стопкой книг вместо маленького письменного стола и тоже упражнялся в каллиграфии: преимущественно рвал писчую бумагу и облизывал ручку, после чего оставлял на бумаге чернильные отпечатки языка. Некоторые произведения из тех, что поинтереснее, Чарли потом вешал на холодильник.
Вихлявый Чарли обучался навыкам, но, похоже, словарный запас у него не расширялся – он лишь подбирал слово-другое там и сям и встраивал в некоторый синтаксис на основе фразы “дай зыр”. Кроме того, воодушевленный счастливый шум он чередовал с разочарованными вздохами, их он производил, лишь если грядущее не сулило ему зыр или если Чарли уходил куда-то из дому, а Вэ-Че с собой не брал. Чарли сопереживал крокодильчику – сам недавно был узником этого невозможного те́льца, – однако самого Вэ-Че, похоже, это нисколько не удручало.
