– Если бы не вы, меня бы здесь не было, инспектор, – ответил Чарли.
Ривера по-прежнему держал его за руку.
– Простите, что не смог помогать там вытаскивать вас из воды. Я…
– Вы были нужны в другом месте, – продолжил за него Чарли. Он замечал, что Ривера еще немного оглушен – так милосердно случается с кем угодно после смерти близкого человека. Скорбь или сожаления, возможно, навалятся на него потом, словно волна-убийца, но пока что он функционировал, исполнял свой долг, держался. Не будет никаких слякотных песенок с сослуживцами в память о боевом товарище, никаких неприличных анекдотов о нем, каких он знал сотни. Он состоял в братстве, но отличался от любого легавого в этой зале, в этом городе, на всем этом свете тем, что ему было известно, кто – что – убило Ника Кавуто.
– Я до них доберусь, Чарли.
– Не сомневаюсь, – ответил тот.
Мятник Свеж пригнулся, сказал:
– Завтра встречаемся. Все. Нужно только выбрать время и место.
– Буддистский центр, – произнесла Одри. – Полдень?
Мятник Свеж оглядел всех, дожидаясь кивков.
Чарли поискал глазами Джейн, Кэсси и Софи – оказалось, что те уже стоят в очереди соболезновать, которая в четыре складки вилась по половине всей залы и медленно ползла мимо худого лысоватого дядьки средних лет в безукоризненном костюме.
– Это Брайан, – произнес Ривера. – Брайан Кавуто. Муж Ника Кавуто.
– Я даже не знал, что он замужем, – сказал Чарли.
– Я тоже, – сказал Ривера.
– Надо выразить, – промолвил Мятник Свеж, легким полупоклоном направляя Одри и Лили перед собой к концу очереди.
Когда Лили шла мимо, Чарли шепнул:
– Славный турнюр.
– Ты мне больше нравился в кошачьем лотке, – ответила она.
Брайан взял Риверу за руку и держал ее в своих так же, как Ривера лишь мгновением раньше держал руку – Чарли, стискивая и потряхивая ее в такт своим словам. В нем чувствовалась эта поджарая, жилистая сила марафонца. Кавуто говорил, бывало, что такие парни хотели оказаться последними, кого съедят, если самолет разобьется в горах.
– Инспектор Ривера, я так рад, что вы пришли.
– Примите мои соболезнования, – произнес Ривера. – Ник для меня много значил.
– Вы были его лучшим другом, – продолжал Брайан. – Ник говорил о вас постоянно.
Притворяться Ривера не мог. Этот парень был мужем Ника. Брехню он определит, даже если называть ее брехней.
– Очевидно, я вообще его не знал.
– Знали-знали, – сказал Брайан, похлопывая Риверу по руке. – Он был прожженной обеденной шлюхой. – Брайан улыбнулся и выпустил руку Риверы.
– Ладно, может, и знал.
– Обедать он любил как мало что. По крайней мере, дважды в неделю говорил мне за ужином, как будто я раньше этого не слышал. – И Брайан до жути похоже изобразил Ника Кавуто: – “Блядский Ривера говорит, что я прожженная обеденная шлюха”. Так он вас всегда называл – “блядский Ривера”.
– Что ж, – произнес Ривера, щипля себя за переносицу в ожидании, когда к нему вернется дар речи. Где-то через четверть минуты или около того, которые Брайан терпеливо выжидал, не касаясь руки Риверы, отчего детектив мог бы разрыдаться перед четырьмя сотнями других легавых, – выжидал, не утешая его, просто ждал, учтиво глядя на свои ботинки, – Ривера продолжил: – …он и впрямь был прожженной обеденной шлюхой.
Брайан рассмеялся. Ривера тоже хохотнул и сказал:
– С вами такое уже бывало.
– Инспектор, я гей, мне пятьдесят лет, и тридцать два года я живу в Кастро. Я похоронил полпоколения друзей и возлюбленных, еще коктейль подать не – успели. Да, со мной такое бывало. Но не вот так.
– Можете звать меня Альфонсом.
– Я буду звать вас “инспектор”. Нику это нравилось. Он гордился тем, что он инспектор, детектив, рабочий легавый.
– Он даже экзамены не сдавал, чтобы пойти на повышение, – сказал Ривера.
– Он был там, где хотел быть, – и этим мы оба можем утешаться.
– Я до них доберусь.
– Это я знаю, – ответил Брайан.
Ривера кивнул и двинулся дальше. Прошел мимо открытого гроба своего напарника, но сумел заставить себя взглянуть лишь на галстук Кавуто – и улыбнулся, потому что кто-то – вероятно, Брайан – посадил на него крохотное пятнышко горчицы.
На другом краю залы Софи с тетей Кэсси ждала, пока ее папуля и Одри отстоят длинную очередь, а тетя Джейн вернется от бара. Среди легавых, мэра, городских советников, пожарных, фельдшеров неотложки, медсестер, прокуроров, тюремщиков и друзей попадались то случайные торчки, то уличные шлюхи, то бывшие бандиты – в большинстве своем стояли они наособицу, ну или старались не смешиваться, ощущая себя не в своей тарелке, но чувствуя, что быть им тут нужно. Каким бы грубым, хамским легавым быком Ник Кавуто ни казался, еще он был добрым и справедливым человеком и за всю свою долгую карьеру затронул жизни множества людей. Однако перед этим обществом стояли трое монахиев из ордена Сестер нескончаемого потворства
[48] – группы, служившей обществу и развлекавшей его с немалым добродушием и, разумеется, при полном параде.
Лица у всей этой троицы были набелены, как в театре кабуки, а облачения у всех разные. У того монахия, кто стоял к Софи ближе всех, на апостольнике имелись крылышки.
– Вы монашка? – спросила Софи.
– Еще б, дорогуша, мы все таковы, – ответил сестра.
– Монашки у меня в школе – гады.
– Я другого сорта монашка.
– Летучая?
– Нет, но спасибо, что спросила. – И сестра оправил на себе крылышки.
– Монашка с недотрахом?
– Я не знаю, что это такое, милочка, но мне нравится ход твоей мысли. Нет, мы больше как… как феечки.
– Феечки? – Софи осклабилась детским оскалом и показала себе на пробел в нижней челюсти. – Так вы, сучки, мне еще вот за это денег должны.
– Ох батюшки. Мы проследим за этим. А сейчас сестре нужно браться за добрые дела, милочка. – И монахий отвел двух своих сестер на несколько шагов вправо, где они все свое внимание обратили на других, кому требовалось милосердие.
– Это кто был? – спросила Кэсси.
– Просто феечка.
– Милая, мы таких слов не употребляем, это некрасиво.
– Как “Волшебный Негритос”?
– Тетя Джейн в самом деле тебя испортила. Пойдем ее за это пожурим.
