– Я ж не вас хуесосом называл, а вот этого хуесоса. Это его надо из игры вышвыривать. Иначе он с ума вас сведет, да? Он никогда, никогда, бля, не затыкается.
То был воскресный дневной матч, и на стадионе собралось много детворы, игру показывали по телевизору на всю страну, и меня заглушили, но выяснилось, что по губам люди могут читать гораздо лучше, чем можно подумать, поэтому хуесос – и теперь я имею в виду судака – отстранил меня на две игры, а тот хуесос Вильярреаль залудил в тот день хоумран, который и принес им победу над нами. Поэтому мне и кажется, что вы понимаете, к чему я клоню со всем этим. Все правильно – дело, может, вовсе не в альбатросе. И все фанаты бейсбола в стране считают, что у меня рот в черной коробочке, потому что они даже не могут повтор лучших мгновений прогнать без того, чтоб я не назвал хуесосом всех до единой бабуль, какие смотрят шестичасовые новости.
Каждую игру, как только выхожу на биту – только и могу, что не двинуть Вильярреаля ею по шее. И вот мы сворачиваем в осень – и мне возможность выпадает. Я на второй, когда Джо Ролло засандаливает один в пробел по центру, отправляя его к стенке. Я сущий ад на колесиках – рву к дому, а у их центрфилдера хорошая рука, но тренер третьей базы отправляет меня, а я голову подымаю и вижу, что пластину блокирует Вильярреаль и мяч туда непременно попадет раньше меня. Поэтому выход у меня один и только один. Двинуть ему и выбить мяч на волю. Со мной на ту базовую линию рвутся четыре сезона раздражения, и это не просто пробежка – это мой шанс. Я ему башку нахуй снесу. Я его взорву, как тот мяч разорвал альбатроса. У меня по всему инфилду клочья этого доминиканского хуесоса, который никак не мог нахуй заткнуться, размечет. И вот когда до него от меня доб-рых пять шагов, я делаю свой ход. Кидаюсь, как за олимпийским золотом в прыжках с шестом, – что и привело к тому, что стало известно как Суперменский Скольз.
Да, он был жирный хер и бегал так, будто к его шиповкам привязали по лоханке свинца, но он был проворен, поэтому, как только ноги из-под меня убегают, Вильярреалю хватает инстинкта пригнуться, и я проплываю – вертикально – над ним, даже его не задев, мимо судака (при повторе видно, как он произносит “Что за хуйня?”, даже под маской) и приземляюсь в доб-рых трех шагах на дальней стороне основной базы, так ее и не коснувшись. Вильярреаль разворачивается и выбивает меня с поля, не успеваю я сообразить, что произошло.
Когда убиваешь чертова альбатроса с первым же своим выходом к бите в высшей лиге, думаешь: ага, это аккурат тот повтор, который будут ставить, когда я сделаю что-нибудь хорошее. Скажут такие: “О, славный какой разворот сделал Нелсон, но давайте посмотрим на тот раз, когда он сбил редкую морскую птицу”. Так нет же. Показываешь всему свету, что спортивного мастерства тебе хватает на то, чтобы не суметь вбежать в жирного доминиканца, когда до него проведена, блядь, белая полоса, и этот кусок пленки отправляется в Куперстаун
[61], и ни дня не будет проходить отныне до конца времен, когда бы при упоминании твоего имени не показывали, как твоя тупая жопа летит по воздуху и приземляется хреном в землю так, что тебя вышибают с площадки с той же кротостью, с какой Иисус выбирает младенчика для рождения.
Хуже уже не будет, верно? Некуда хуже, да? Девятнадцать раз в сезон. Обычный сезон. Двадцать пять раз, если считать весенние тренировочные игры. Я дошел до того, что за неделю до игры с “Ловчилами” меня уже начинало колбасить. Делал на поле дурацкие ошибки. Получил от своего врача кое-каких бета-блокаторов, чтоб сердце замедлять, когда мы играем в – Л.-А., – так я смогу бить хотя бы, пускай на поле играть ни хера не смогу. И вот они привлекают пацана из низших, который заменяет меня на старте. Я становлюсь разноплановым игроком – играю, когда кто-то травмируется или бьет не с той стороны. Заменяющий хиттер – только если не с “Ловчилами” играем, потому что, вы уж мне поверьте, не я один – заметил, что я проклят. Хуже не бывает, правильно? Если я питчер и позволяю, чтоб кто-то мне так скверно в голову залез, то мне только “шеви” в Петалуме торговать, поскольку хуй знает, я ж не могу пойти в вещание работать и ставить там клип с Суперменом каждый клятый день, а дирекция не станет нанимать парня, сбившего птицу и сказавшего “хуесос”, тренировать кого-то или таланты разыскивать, – верно? Поэтому работа-то есть – по-прежнему, годовой контракт хотя бы, минимум денег, что неплохо само по себе, да только теперь у меня ребенок и жена, которой хочется тусить с женами мужей, кто большую деньгу зашибает, и она тратит и одевается, как они. Но могло быть и хуже, верно?
Тут стартующий кэтчер “Гигантов” решает застрелить своего сбытчика кокса на дискотеке в Майами вне сезона, и в то же время у Вильярреаля контракт с “Ловчилами” заканчивается, поэтому этот блядский лепечущий кусман чоризо становится нашим стартером. И поэтому теперь каждый день, каждый чертов день я вхожу в клуб, а там:
– Как поживаешь, Попрыгун? Как твоя жена? Ребенок ра-с-тет, а? Как твоя мама? – Парень этот в Штатах уже десять лет, а по-английски знает всего слов сорок и меняет их местами по сто раз на дню, чтоб мне к жопе припекало.
– Она умерла, Чава. Мертвая, какой и была сегодня ут-ром! И такой же останется через двадцать блядских минут, когда ты, Чава, спросишь у меня опять. Она умерла!
Ничего она не умерла. Мать моя жива до сих пор и живет в Юпитере, штат Флорида, с семью карликовыми пуделями, но дело не в этом. Этот тип меня раздражал.
Он такой:
– Ох, прости, чувак. Я могу как-то помочь? Чувак, должно быть, это очень трудно. Я мать потеряю – даже не знаю, что буду делать. Всем сердцем с тобой, чувак. Как жена твоя держится?
Тут-то я и решил прикончить этого хуесоса. Только не сразу, потому что теперь, раз он больше не играл за “Ловчил”, мой средний бэттинг пошел вверх, и мне не хотелось это сглазить. Поэтому я решил пойти на компромисс – пока суд да дело, вышибить его из игры и жизнь ему испортить.
А то было время в бейсболе, когда много шума подняли из-за стероидов. У нас в команде Бэрри Бондз такой был – выбивал хоумраны, как минометный залп, а голову ему раздуло до таких размеров, что когда сувенирного болванчика с него делали, так просто в масштабе вышло, – а через залив в Окленде у Марка Макгуайра руки теперь, как у Пучеглаза
[62], а говорит он лишь на диалектах конского, и Хосе Кансеко держат под стадионом прикованным к столбу и швыряют ему сырое мясо, пока не пора на поле выходить. Вот по-этому лига как-то нервно стала к этому относиться. Лично я от этого пойла держался подальше, поскольку у меня уже, как моя жена это называет, “нелады с гневом”, а стероиды с таким вроде плохо сочетаются, но лига начала выборочно игроков проверять, вот я и прикинул, что это, поди, и есть для меня возможность избавиться от Вильярреаля, а результативность свою не сглазить.
