– Умный, думаешь. Я ж тебя знаю, Мятник Свеж. Я видел, как мама тебе жопку драла в пять лет, когда ты в штанишки себе надул. А вот меня ты не знаешь. Как раньше уже не будет. Я тебе не Оркус.
– Кто? – И Мятник цокнул языком, словно спрашивая: “На что это сейчас ты мое время тратишь?”
– Оркус. Большой черный эбанамат с крыльями, из этого городка фарш нарубил. Ухайдакал кучку вас, ебанатов. Ты знаешь, о ком я.
– А. – Мятник пошарил в памяти. – Ох точно, и что же с ним стало-то? – Он прекрасно знал, что стало с Оркусом. Морриган разорвали его в клочья.
– Не в этом суть, – ответил Лимон. – Я – не он, расфигачивать ничего не стану, головы людям откусывать, такое вот. Я прихожу гладко, средь бела дня. – И он развел руки, словно позволяя солнечному свету, лившемуся в витрину, окатить его целиком. – Срань тут скоро очень настоящей станет, Мятник.
– Такое чувство, что да.
– Но никому не затесаться между мной и тем, чего хочу. Не станут лезть – не о чем и волноваться.
– Приятно это знать.
– Даже этой твоей бледной белой девочке.
– Мммп, – произнес Мятник. Звук ударный, словно разочарование в цель попало. Он медленно покачал головой, глядя в прилавок, просто желая – жалея, очень несчастный, что Лимон ушел туда, куда ушел. И когда поднял взгляд, когда голова его вскинулась, глаза у него были – как золотой огонь. – Ты неплохой, Лимон.
Глаза Лимона на секунду расширились, после чего он весь замкнулся, попробовал почваниться.
– Меня ты не знаешь. Ты, брательник, уже не просто со мной разговариваешь.
– Не говно ты, Лимон.
– Ты не знаешь, что я сейчас, Мятник. Я пятьдесят лет в пещере пробыл, я горы пересидел, я погубил множества, я низвергал темную смерть на целые города. Не еби мне мозги.
– Угу, – ответил Мятник. На него, похоже, это не произвело впечатления. – Из всех нас, тех, кто собирает души, передает их дальше, делает дело Смерти, тебя ни с того ни с сего выбирает этот говнюк, повелитель тьмы этот, чтоб вести завоевывать свет? Тебя, Лимона Свежа? Тебя? Почему тебя? Чего ради тебя делать особенным? Из-за твоей крови? Или дело в твоих золотых глазах?
Мятник навалился на стойку, подался вперед, глаза распахнуты, чтоб до Лимона получше дошло.
– В этом все дело, ебена мать? Тебя единственного во всем мире выбирают навести тут новый порядок, ты – единственный выскочка из Преисподней, кто подымается в моем, ебена мать, городе? Ты? Сукожопый Лимон-блядь-Свеж на разъебанном нахер “бьюике”? Негритос, я тя умоляю.
– Тебе расслабиться надо, брательник. – Лимона вдруг очень заинтересовала стойка с компакт-дисками рядом. – У тебя “ксанакс” есть в подсобке, или джин, или еще чего-нибудь, чем можно самостоятельно полечиться, потому что так сердиться вредно для здоровья? У нашего народа повышенное давление. У тебя вот тут на лбу даже вена выступила. – Он снял шляпу и показал точку на своей собственной голове. – Вот прямо туточки, вся бьется и прочая срань. Наверно, тебя удар сейчас прохватит.
Мятник ответил:
– Тронешь кого-то из моих – и то, что стало с Оркусом, по сравнению будет как день на курорте. А теперь пошел нахуй из моего магазина.
Лимон оторвал взгляд от компакт-дисков.
– А ты мя не выводи, негритос. Я тя прям тут и кончу.
Теперь Мятник воздел руки по бокам, словно сердитый Иисус: “Страдайте все сукожопые эбанаматы, кому нужда надрать мне задницу взбрела, ибо гневом своим прольюсь я на них” – с таким вот видом.
Лимон шагнул к прилавку – и тут увидел во взгляде Мятника такое, что его остановило. Глянул на часы – тонкие, золотые и на мужчине таких габаритов смотревшиеся по-женски.
– Везет тебе, что у меня встречи и всякая срань. – Развернулся на каблуках и пошел к выходу, слегка прихрамывая от бремени несокрушимой крутизны своей. Колокольчик над дверью звякнул, и Лимон пропал.
– Брехливый какой, ебена мать, – произнес – Мятник. Сходил в подсобку, нашел бутылку коньяка, которую дер-жал в ящике стола, откупорил, затем немного подумал, закупорил вновь, убрал. Не нужно ему успокаивать – нервы. Снова вышел в торговый зал. Перевернул пластинку на вертушке, подвел иглу, а затем сел на табурет с высокой спинкой, который держал за стойкой, вытянул ноги, откинул голову, закрыл глаза и дал нотам Птицы себя омывать.
Он не знал, что сделал бы, если б Лимон на него кинулся, чем бы Лимон сейчас ни был, если б на него набросилось то божество, каким бы сейчас ни был Лимон. Не было у него плана, не было ни малейшего понятия, но держался он стойко, незапаренно, как море в штиль, не боялся, потому что там было что-то, пусть даже он точно и не знал, чем оно было. Но, даже спрашивая, с чего это Лимон такой особенный, он чувствовал. “Ты такой не единственный, Лимон”.
Лили спросила:
– А тебе не приходило в голову, что это Торгашество Смертью – просто говенная работа?
– Грязная, – поправил Чарли. – В “Большущей книге” сказано, что это грязная работа. Но да. Я раньше думал, что мы у Смерти – среднее звено управления, но как бы не так. Мы мелкая сошка Смерти.
Они сидели у стойки бара в пустом магазине Чарли и прикидывали, что им с ним делать.
– Чем бы ты ни был, это нелепо. Никаких тебе отпусков, никакой пенсии, а если облажаешься, мирозданию в известном нам виде настанет пиздец. Кроме того, система умопомрачительно сложна, а ты же сам знаешь, что по этому поводу гласит теория хаоса.
– Конечно, – ответил Чарли. – Но валяй, говори, чтоб я знал, что ты тоже это знаешь.
– Теория хаоса более-менее гласит, что в любой сложной динамической системе поведение предсказать невозможно, поскольку даже самая крохотная переменная может оказать громадное воздействие где-то дальше и ввергнуть все в хаос.
– Ну да, – подтвердил Чарли. – Только вот Одри не считает, что хаос – это обязательно плохо. А мне кажется – довольно скверно.
– Это потому, что ты считаешь хаос беспорядком, но это не одно и то же. Кроме того, она буддист, а у них все целиком об одном – обращать внимание или как-то. Помнишь, она говорила, что мироздание стремится к порядку, равновесию и колеблется, если не может их отыскать? Ну так вот, хаос – как раз то состояние между порядком и беспорядком, переход между одной системой и другой. Он сейчас и происходит.
– Очень хорошо, – произнес Чарли. – Мне нужно к Софи заглянуть. Я оставил ее играть наверху.
– Ты понятия не имеешь, о чем я толкую, правда?
– Имею, просто когда я пытаюсь применить это… Нет, не имею. Откуда ты столько всего знаешь? Теория хаоса – это разве не матёма или что-то? Я думал, ты в кулинарный техникум ходила.
– Там-то и научилась. В первый же день, сразу после того как научишься мыть руки и точить нож. Чтобы элементарное печенье испечь, нужно знать теорию хаоса.
