– Правда? Для печенья? Я за мамой даже не подозревал… Нет, правда?
– Нет, не правда, Ашер. У тебя мозги остались крохотными и рептильными, когда Одри превратила тебя обратно в мальчика? Я тут пытаюсь тебе сказать, что мне кажется, нам не нужно опять открывать твою лавку. Мне кажется, она тебе больше не понадобится, потому что происходит новая система. Я пытаюсь донести до тебя, что не желаю работать в рознице – ни на тебя, ни на Риверу. У меня нынче тема. Я выше работы в рознице.
– Кризисная горячая линия, понимаю.
– Нет, не кризисная линия, – да, кризисная линия, но есть и еще кое-что. Послушай, у меня в жизни всегда было пустое место, которое я поочередно старалась заполнить едой и пенисами, но теперь у меня кое-что возникло. Майк – тот парень, который раньше был тобой, парень, на которого ты похож, – он меня вызывает. Звонит мне с моста – с того света. Только мне звонит, одной мне.
– Ух ты, – произнес Чарли. – Типа – сейчас? С тех пор как… в смысле – после того, как умер?
– Вчера, – ответила Лили. – С переговорного уст-рой-ства на Золотых Воротах.
– Ничего себе, – произнес Чарли.
– Ну, – подтвердила Лили.
– И как у него дела?
– Как бы трудно сказать. Голос счастливый, но немного дергается – думает, его могут обвинить в том, что он заправляет монашке.
– Эй, это у нас по взаимному согласию. И она больше не монашка на самом деле. – Чарли повесил голову. – Я по ней соскучился.
– И когда ты ее видел в последний раз?
– Вчера.
– Ох, ебать-копать, Ашер. Один день? Мы с М разбежались много месяцев назад, а до сих пор как – подумаю о нем, когда засыпаю, так у меня сердце стучит, будто кто-то по лестнице катится. Один день?
– Но я ж ее только что вернул себе – ну, как бы.
– Один день? Майк мне рассказал, что привидение на мосту ждало своего возлюбленного двести лет. И там тысячи других, все ждут. Кто знает сколько. Да отсоси мне – один день, Ашер.
– Постой – тысячи?
– Что? Ну. Он сказал, что на мосту – тысячи духов.
Чарли развернулся на табурете и посмотрел прямо на нее – до сих пор они беседовали, обращаясь, в общем, к плакату “Чинзано”, оставшемуся еще со времен пиццы и джаза. – Лили, когда ты смотрела в гроссбух Императора тем вечером, в нем было имя Майка Салливэна?
– Ну, одним из последних стояло. Но я подумала, это из-за того, что его душу никто из вас, парни, не изъял, как у всех прочих.
– Ты можешь ему позвонить?
– Ну конечно же, не могу. Он сам звонит – по волшебству или как-то, у меня нет номера. Но слышу его я одна. Вот что я пытаюсь тебе сказать, Ашер. Мне надо оставаться в Кризисном центре. Это моя особая тема.
– Мне нужно позвонить Одри. Я телефон наверху оставил.
– Тюфяк ты беспробудный, Ашер. Ты упускаешь тот факт, что я одна умею разговаривать с мертвыми?
– Ну да, и еще Император, – бросил на ходу Чарли. – Сейчас вернусь. – И он пробежал через заднюю комнату и вверх по лестнице.
– Это большое дело, блядь! – крикнула она ему вслед, после чего сложилась в свою обычную надутую гри-маску. “Ебалка-палка”, – подумала она. – Ебалка-палка! – крикнула она вверх по лестнице, отлично понимая, что он ее не услышит, но говоря это, потому что это нужно было сказать.
– Лили! – позвали ее с лестничного пролета.
Вбежала Софи – спотыкаясь, подскакивая, кувыркаясь вниз по лестнице, как она это делала обычно, – и вскарабкалась на табурет рядом с Лили.
– Мне надобно джин с соком, – произнесла она.
– Джина нет, – ответила Лили.
– Тогда просто сок, – сказала Софи.
Лили подвинула ребенку свой “Старбакс”, та отхлебнула, сморщилась, подвинула назад.
– Где папуля… то есть Майк?
– Вы только что с ним разминулись.
Снова шум на лестнице – нарочитая тяжелая поступь, много шагов: то спускалась усталая лошадь.
Софи подалась поближе и влажно прошептала:
– Мне нельзя называть папу папулей перед посторонними, потому что это будет дикость.
– Ну а нам дикости тут не надо, – согласилась Лили.
Из задней комнаты выплыла миссис Корьева, затмевая собою миссис Лин, шедшую за нею следом, но определяемую по скрипу тележки, в которой она всегда во-зила свою бакалею и гастрономию, хотя тележку нужно было сложить и разложить всякий раз, чтобы спустить или поднять по лестнице, взгромоздить на бордюр и снять с него, а также втащить в автобус или вагон и вытащить из него по тысяче раз за каждое такое путешествие.
Лили поздоровалась с обеими бабусями, и они вернули ей приветствие с тем же отвращением и недоверием, каким наделяли ее с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать и она только пришла к Чарли Ашеру работать.
– Лили, – по очереди произнесла каждая, медленно, как приветствие, которому чуть-чуть не хватало до плевка на трех языках.
– Мы берил Софи купил ‘вощь, – произнесла миссис Корьева.
– Мож, закусывай, – с вызовом безо всякой внятной причины произнесла миссис Лин.
– Что, обе? – спросила Лили.
Миссис Лин рванулась в атаку крохотными шажочками, дважды по пути остановившись, чтобы отцепить тележку от края барной стойки, – но тем не менее накинулась прямо на Лили и бросила ей в лицо… ну, в общую область бюста Лили, но смотрела при этом она ей в лицо.
– Ты думай, мы не знай, как Софи воспитывай? Мы Софи воспитывай с пеленка. Мы знай, что для нее хорошо. Не Майк.
– Что мужчинка? – произнесла миссис Корьева. – Не настоящий. Воображаемый. Он наркушка. Я видал в “Опре”.
– Налкушка! – выговорила миссис Лин. После чего произнесла что-то по-кантонски, чего Лили не уловила, если не считать “белый бес”, что она давно уже выучила, потому что так миссис Лин называла всех, кто не был китайцем.
– Может, вам, дамы, стоит подождать, пока не вернется Майк. Он ненадолго вышел.
– Мы уходяй, – сказала миссис Лин. – Мы идяй четыре квартала до рынка на Стоктон, четыре квартала домой. Два часа от силы. Ты говоряй. Мы пошляй.
И две матроны сопроводили Софи через заднюю комнату и в переулок через железную дверь – и Лили отпустила их, потому что ну в самом деле: всего четыре квартала, а сейчас день в самом разгаре, – поэтому никакой опасности от Морриган. Ну и еще потому, что она их обеих немного побаивалась.
– Пока, Лили, – крикнула Софи, когда за ними закрывалась дверь.
У Лили зажужжал телефон. Звонил М. На полсекунды она призадумалась, не отправить ли его звонок на голосовую почту, но затем вспомнила, что он еще ничего не знает о ее особенности.
– Глаголь, – произнесла она.
