– Я снова туда ходил.
– Как? Один? – Чарли пытался шептать, но вышло громче, чем если б он говорил обычным голосом. Несколько человек, сидевших в вестибюле, подняли головы.
– Их там не было. Я дошел до другого конца тон-неля. Он перекрыт.
– Считаете, они просто пропали, как и раньше? – спросил Чарли. – Когда Софи сделала то, что б она там ни сделала? Распылила их на атомы, наверное?
– Вряд ли. Определенно та, что цапнула Свежа, не сильно-то и пострадала. Но вот остальных мы покоцали будь здоров. Я видел, что там было. Но они окрепли гораздо сильней той, в какую я стрелял тогда в переулке… ну, помните.
– Меня она просто заворожила или типа того, – ответил Чарли. Ему до сих пор было стыдно за тот раз, когда он позволил Морриган себе подрочить в переулке возле Бродвея, и Ривера выпустил девять спасших ему жизнь 9-миллиметровых гадостопов. – И мне было грустно. Я был слаб и грустил.
– Не имеет значения, Чарли. Я все это к тому, что они как-то выбрались из этого тоннеля, а другого вы-хода оттуда нет, кроме того, через который проникли мы. Даже служебного, как в тоннелях подземки. И мимо меня они не просачивались.
– А вы проверили канализационные решетки? Знаете же – они вползают и выползают из ливнестоков, им много места не нужно, когда…
– В тоннеле стоит “бьюик”, – сказал Ривера. – Большой старый желтый “бьюик”. У самого выхода в Форт-Мейсон, а выход забит четырехдюймовыми брусьями. Поэтому дядька в желтом либо передвинул двадцать единиц тяжелой техники и вывел их из тоннеля, поставил свой “бьюик”, а потом загнал двадцать единиц техники обратно, либо у него есть другой способ заезжать в тоннель и выезжать из него. Которого не видно мне.
В двойные стеклянные двери вошла Одри и остановилась рядом с ними.
– Ее мама сейчас привезет.
– О, хорошо, что она не одна, – сказал Чарли. – У Лили мама приятная. Как-то удивительно.
– Ты для нее покойник, – сказала Одри.
– Почему – что я такого сделал?
– Нет, я про то, что тебе нужно помнить – Чарли Ашер для нее мертв. Она не узнает тебя в этом теле.
– А, ну да. Точно.
Со стороны палат в приемную вошла медсестра, и все посмотрели на нее. Но направилась она прямиком к Ривере.
– Инспектор, он очнулся и просит вас. – Смущенно посмотрела на Одри и Чарли. – Могу пропустить только инспектора или родственников. Извините.
– Мы родственники, – сказал Чарли.
Сестра оглядела его, потом Одри и, похоже, попыталась придумать, что именно ответить ему, чтобы не показаться расисткой и ужасной личностью. Но ей на выручку пришел Ривера.
– Они участвуют в этом следствии, – сказал он. – Я не хотел говорить врачу, но это было нападение. Мистер Салливэн – герпетолог, а мисс Ринпоче – художник-криминалист.
Медсестре, похоже, стало чуть ли не легче, но она поискала глазами альбом Одри. Та показала ей смартфон Чарли:
– Теперь все в цифре.
– Мы дали ему обезболивающего, – сказала сестра.
Когда она вела их в палату Мятника – за стеклянной стеной, выходившей на медсестринский пост, – Одри прошептала:
– Моя фамилия не Ринпоче. Это титул.
– Но вы же и не художник-криминалист, правда? – прошептал в ответ Ривера. – Я забыл вашу фамилию.
Раненая нога Мятника Свежа была забинтована и лежала на вытяжке так, чтобы колено оставалось согнуто под прямым углом. Изголовье больничной кровати ему приподняли почти на тридцать градусов, и другая его нога на полтора фута торчала в воздух. Когда они вошли, он улыбнулся. Лицо у него начало сереть.
– Херня какая-то, – произнес Мятный. – Помираю тут, а у меня нога замерзла.
Одри попыталась укрыть ее одеялом, но с одной поднятой ногой это не получалось – сверху одеяло сползало с него до пояса. Одри стащила с себя свитер и обмотала им ногу Мятнику.
– Пока не добудем у сестры еще одеяло.
– Спасибо, – ответил дылда.
– Как дела? – спросил Чарли.
– А как у вас были, когда это с вами случилось? – Мятник посмотрел на Одри. – Вы только не суйте меня в какую-нибудь из тех ваших жутких куколок, как его засунули, просто дайте мне уйти, слышите?
– Ох, простите меня. – Одри обняла его торчащую ногу. – Я не знала. А то предупредила бы вас. Я видела, как они становятся сильней с каждым из Беличьего Народца, кого жрали. Это был такой ужас. Я же не знала, что вы пойдете с ними сражаться. Я не знала.
– О чем это вы толкуете?
И она рассказала им о нападении на буддистский центр, о том, как Морриган росли и обретали плоть, истребляя Беличий Народец. Рассказала о том, как Яма ее освободил, спас от Морриган, и передала то, что он говорил о попытках установить новый порядок.
– Он тебя просто взял и отпустил? – переспросил Чарли.
– Кто такой, блядь, Яма? – спросил Мятник.
– Мужчина в желтом, – ответила Одри. – Он – буддистское олицетворение Смерти. Легенда гласит, что он был монахом, которому сказали, что если он – станет медитировать пятьдесят лет, то достигнет просветления, поэтому он ушел в пещеру в горах и медитировал там сорок девять лет и триста шестьдесят четыре дня, а в последний день в пещеру нагрянули грабители с быком, которого украли, и отрубили тому быку голову, а когда монах попросил его пощадить, ему отрубили голову тоже. И переродился он уже как Яма – могущественное демоническое божество, и голову быка он приставил к собственному телу и поубивал тех грабителей. И стал первейшим владыкой Смерти, защитником буддизма. Он один из тех бесов, на которых нам велят не обращать внимания, когда мы готовимся провожать людей через “бардо” – от жизни к смерти.
– Яма, а? – вымолвил Мятник Свеж.
– Да, мне так жаль. Нужно было все вам рассказать с самого начала.
– Это ничего. Как насчет ногу мне отпустить?
Одри обнимала ему икру и стопу, пока рассказывала всю историю Ямы, и теперь ей было не только совестно, но и немного стыдно.
– Но ты все-таки обратила на него внимание, верно? – спросил Чарли.
– Если честно, я его до этого самого мига толком и не помнила. Бессмыслица какая-то, да?
– Да нет, Одри, – сказал Мятник. – Он на людей умеет какие-то чары наводить. Парнишка у меня работал, так он от этого весь слюнями истек – все спрашивал у меня, куда делись мои сосуды души. Тут-то я и понял, что с ним что-то не так. Эбанамат этот с раннего детства был пронырой.
– Простите? – уточнил Чарли.
– Яма – мой двоюродный.
– Стойте, – сказала Одри. – Что?
– Может, теперь-то он Яма, но когда мы с ним водились, звали его Лимоном и он мне был двоюродный брательник.
