– Какой противник, какой противник! – горестно причитал знаток запрещенных наук. – Какого титана сгубили, ах, ах, ах! Мелкие людишки, возомнившие себя равными столпу! А ведь и я приложил к этому руку, да… Невольно, невольно… Беря на себя роль высшей справедливости где-нибудь да и погубишь человеческую жизнь! – и старикашка, вцепившись в кудри до плеч, скорбно качал головой.
С небольшими, но регулярными перерывами (старикашка оказался на редкость темпераментным), они просидели над картотекой несколько дней, анализируя каждый случай – насколько он пригоден для столь необычной и, в общем-то, неразрешимой задачи.
– Вот, вот оно! – с пафосом воскликнул знаток запрещенных наук, взвешивая на ладони объемистое вместилище документов. – Вот оно – печаль и проклятье! Казус тринадцати! А что, позвольте вас спросить, я должен был сделать, когда этот молодчик появился на пороге моего дома? Выслушать просьбу и указать на дверь? С высоты сегодняшнего полета я, может, так и сделал бы… Хотя, как знать, как знать… Вы ведь читали À la recherche du temps perdu? Предполагать и располагать – вот две крайности, между которыми бездна человеческая… В прошлом уже нет будущего, как говорят путешественники во времени.
Казус тринадцати ее не слишком заинтересовал. За исключением одной детали.
Старикашка пригладил кудри, обильно сдобренные сединой, отчего они выглядели какими-то нечистыми, и аж крякнул:
– Умеете вы ставить вопросы, милочка. Придется провести дополнительные изыскания. Здесь у меня, честно говоря, лакуна. А вопросец-то очевиден, очевиден… Имеется у меня один человечек, должничок, так сказать. Уж он-то нам глаза раскроет…
И впрямь, нашелся, раскрыл, да так раскрыл, что ахнули. Пришел, расселся по-хозяйски, покосился на любовничков, присосался к стаканчику и ну сыпать откровениями – ни дать, ни взять – дельфийский оракул: эмбриональный архиватор, латентная беременность, управляемая эволюция, Высокая Теория Прививания. Только пены у рта не хватало, хотя взгляд искрился некоей безуминкой.
Лучший Друг знатока запрещенной науки, как оказалось, обладал весьма странным даром, хоть в картотеку Харьковской академии оригиналов заноси, – оказываться в нужном месте в неурочный час.
Специалист он был далеко не лучший, можно сказать – некудышный, но почему-то всегда получалось так, что если в Ойкумене вдруг назревала острая нужда в подобном специалисте, причем эта нужда порождалась чреватыми громадным научным или общественным резонансом открытиями, находками, происшествиями, какие нередко случались на Периферии, то под рукой у страждущего, как назло, не оказывалось ни одного компетентного консультанта, за исключением, конечно же, Лучшего Друга знатока запрещенных наук. А поскольку все подобные дела не терпели ни малейшего отлагательства, то палец фортуны подцеплял слоняющегося без дела по лабиринтам Комиссии Лучшего Друга за шкирку и ничтоже сумняшеся переносил его в самый эпицентр событий, превращавших его участников либо в героев Комиссии по контактам, либо в долгожданных клиентов Комиссии по контролю. Среднего как-то не выпадало.
И нельзя сказать, что Лучший Друг обладал какими-то амбициями, подличал и интриговал, добиваясь синекуры, – и впрямь, ну кто мог догадаться, что высадка рутинной исследовательской партии на безыменной глыбе, вращающейся вокруг Единого Нумера с четырехзначным индексом, как приговором навсегда остаться крошечным примечанием в дополнительном приложении неизбранных комментариев к узкоспециализированному докладу, вдруг обернется чуть ли не потрясением основ Ойкумены, и все посвященные в тонкости дела на собственной шкуре ощутят – каково же это оказаться в шкуре ведомого, когда неведомые чудища спрямляют не чей-то, а именно ваш исторический путь развития.
А кто мог подозревать, что рутинное обследование Комиссией просвещения – этим орденом современной инквизиции, стоящей на страже незыблемых основ Высокой Теории Прививания – малоизвестной конгрегации духовитов, систематически отказывающихся от проведения над своими членами Токийской процедуры, внезапно явит влиятельным членам Мирового Совета, онемевшим от столь яркого рецидива мракобесия, глубоко законспирированную религиозную секту, не на словах, а на деле приуготовляющейся к некому Большому Откровению.
Обнаружение Лучшим Другом знатока запрещенных наук, в который уже раз отмеченного даже не поцелуем, а засосом до синяка с прикусом от благорасположенной к нему Тихе, шокирующего феномена наследственной латентной беременности всех членов конгрегации женского пола вне зависимости от возраста и расовой доминанты послужило поводом громкого разбирательства со всеми попавшими под горячую руку инквизиции конгрегациями, где обвинения в растлении и вмешательстве в основы жизнедеятельности человеческого организма окажутся самыми мягкими пунктами приговора для ждущих Откровения духовитов.
Как-то так выйдет, что ни у кого не возникнет очевидного вопроса – а каким образом запрещенные технологии эмбрионального архивирования проделали столь длинный путь от безымянного Единого Нумера в забытую богом пустошь? Да не просто проделали, а были творчески переработаны и снабжены весьма впечатляющей теургической начинкой?
К сожалению, а может и к счастью, человек, которому в голову могла прийти столь очевидная мысль, и не только прийти, но и повлечь за собой далеко идущие оргвыводы и мероприятия, к тому времени давно уже сошел со сцены, справедливо решив взять яд, предложенный мудрецом, а не склянку с бальзамом из рук дурака.
– Безумству храбрых поём, так сказать, мы песню! – провозгласил Лучший Друг знатока запрещенных наук, поднимая стакан с пойлом.
– Не умничай, – сухо оборвал его знаток запрещенных наук. – Надо помочь девочке. Ты же все таки специалист… Дрянной, конечно, но другого под рукой и не бывает, хе-хе…
Лучший Друг не обиделся – на то он и лучший друг, лишь оценивающе посмотрел на девочку, хмыкнул:
– Милочка, вы даже не представляете, на что себя обрекаете. Поверьте старику, это не только выходит за все рамки человеческой морали, но и эстетически безобразно. Я ведь нагляделся на тех несчастных, что превратились в машины по производству новых человеческих жизней. Жирная плоть, отвисший живот, обрюзгшие бедра, растянутые чуть ли не до колен груди… Ужасно, ужасно. Все понятно, цветы жизни, так сказать, каждый человек прекрасен, не спорю, но зачем превращать свое тело в животноводческую ферму? Не лучше ли, так сказать, предпочесть более традиционный вариант? Вы еще так молоды. Поверьте, вы будете пользоваться успехом у молодых мужчин, а не только…
– …старых, похотливых козлов, – закончила она вместо замешкавшего Лучшего Друга.
– Мизантропия, – покачал головой Лучший Друг. – Откуда в них это? – обратился он к знатоку запрещенных наук. – Разве мы этому их учили? Даже присно памятный Его Превосходительство, несмотря на свою, так сказать, сумеречную деятельность, не позволял себе подобного пессимизма. Будущее светло и прекрасно! Будущее светло и прекрасно…
– Будущее светло и прекрасно… – еле слышно прошептала Теттигония. Боль внизу живота нарастала. Казалось что кто-то стальной рукой пытается вывернуть ее наизнанку. Хотелось кричать. Вопить. Вырваться из железных объятий невозмутимой машины.
