Теплая рука опустилась ей на лоб, оттерла крупные градины едкого пота. Кто? Что? Как? Ничего не видно… Ничего не слышно… Плотное облако невыносимой боли окутывает со всех сторон, втягивается в раскрытые поры льдистыми потоками, заполняя голову и внутренности стылым расплавом безразличия.
– Бедный-бедный Кузнечик, – скорбно скажет отец.
– Тебе надо больше кушать, – скажет мама. – Когда я была в твоем положении, я только и делала, что кушала.
– С тебя можно Еву лепить, – скажет Петер.
– Познакомьтесь, это мой муж, – скажет Ванда.
– Человек, познавший запретный плод запрещенных наук, уже никогда не обретет покоя, – провозгласит знаток запрещенных наук.
– Мизантропия, – покачает головой Лучший Друг. – Вот, помню был со мной, так сказать, случай…
А неведомый ей Его Превосходительство, которого воспаленное воображение рисовало высоким, костлявым стариком с огромной лысой головой, усеянной бледными старческими веснушками, ничего не скажет, а только вытянет из-за пазухи черного комбинезона огромный черный пистолет, наведет огромный черный ствол ей между ног и будет терпеливо ждать когда очередной созревший плод, повинуясь мышечным сокращениям, ужасно медленно протиснется навстречу жадному раструбу киберповитухи.
Скольких уже она произвела на свет? Скольким вменила в обязанность стать очередным кирпичиком нового человечества? Как должен чувствовать себя эмбриональный архиватор, через десятки тысяч лет наконец-то давшим жизнь потомству? Мокро, обессиленно, мучительно…
Господин Председатель и вся славная поросль произведены тщедушным тельцем, напичканным запрещенными науками. Юродство ничтожества Творца перед собственными порождениями – “и исторгла она из чрева своего народ, и забыл народ в гордыне своей, что был исторгнут в грязь и прах…”
– Зачем?
Было весело ощущать себя ничтожнейшей из ничтожных, где-то на задворках сознания лелея память о собственном безграничном могуществе над обмылками человечества. Гордыня. Все они больны одной болезнью, что именуется гордыней – безоглядной верой в торжество разума над костной материей.
Но куда там специалистам по спрямлению исторических путей до того, что удалось сотворить ей! Куда уж их потугам изображать себя богами, а точнее – лишь одной ипостасью, той, что послана на муки благой вести, обреченной на страсти и распятие! Нужно быть суровым судией, карать, а не проповедовать, философствовать молотом, а не книгой и не самой передовой из всех передовых теорий.
Однако для этого необходимо совершенно иное ощущение – чувство грозной праматери, что безжалостна в своей решимости железной рукой загнать собственных детей к счастью…
– Маленькие девочки играют в куклы, большие девочки играют в детей, – скорбный голос как приговор.
Стиснутые зубы разжимаются протиснувшейся в рот трубкой, которая начинает откачивать скопившуюся слюну и слизь. Боль не стихает, но отступает на второй план, таится за ширмой, вцепившись острыми когтями в тонкую бязь анестетиков.
Она открывает глаза и вместо привычной ржавчины стального острова видит мягкий полумрак лазарета, слышит позвякивание киберхирурга, чувствует, как заботливые руки туго пеленают ее там, внизу, а шершавая рука продолжает вытирать пот с ее лба.
Райское благоухание вечного Полудня щекочет ноздри.
– Это невероятно! Просто невероятно! – восклицает чей-то очень знакомый голос. – Взгляните сюда! Никогда такого не видел.
– Вот поэтому я всегда был против Свободного Поиска, – брюзгливо отвечает другой, в чьем тоне звенят металлические нотки неограниченной власти.
– Ну, Элефант, не брюзжите! Все хорошо, что хорошо кончается. Нам нужно благодарить нашего глубокоуважаемого гостя за столь впечатляющий материал…
– Она не материал, – сухо возражает Глубокоуважаемый Гость.
– Да-да, гр-р-р-рм, конечно, – бурчит третий, и теперь она догадывается почему же его голос так ей знаком – сам Господин Председатель оказался здесь каким-то чудом. – Но ведь наш глубокоуважаемый гость не будет отрицать, что мы имеем дело с целым ворохом наказуемых деяний – начиная от вмешательства в основы жизнедеятельности организма до незаконной модификации Высокой Теории Прививания…
– Так оставьте ее здесь, – предложил Элефант. – Подберем ей концлагерь, чтобы собственной жизнью искупала свои преступления.
– Вы не шутите?! – Господин Председатель аж закашлялся.
– У этой девочки серьезные проблемы.
– Да уж, куда серьезней, – задумчиво сказал Господин Председатель. – Вы утверждаете, что с помощью неких технологий она… хм-м-м-м… произвела на свет целую кучу народа?
– Блестящая формулировка, – не удержался Элефант. – Браво! Целая куча народу! Пучок и маленькая корзинка.
– Не придирайтесь…
– Если говорить приблизительно, то около ста восьмидесяти экземпляров, – сообщил Глубокоуважаемый Гость. – Очистка периметра продолжается, много останков обнаружено в трюмах, некоторые выжившие экземпляры пока затруднительно идентифицировать как однозначно человеческие, хотя, возможно, это результат сбоев в программе эмбрионального архиватора.
– Потрясающе! Потрясающе! Наш ореховоглазый друг превзошел самого себя!
– С девочкой все будет в порядке? – обеспокоился Элефант.
– С девочкой! – хмыкнул Господин Председатель. – Она произвела на свет стольких, что ей впору награду давать за вклад в демографию, ха-ха. Ублюдки, конечно же, совершеннейшие ублюдки…
– Я не прошел рекондиционирования, умгекехертфлакш, – зачем-то предупредил Глубокоуважаемый Гость, и от этого возникла пауза, наполненная обычными бортовыми шумами – гулом машин и позвякиванием хрустальных небесных сфер.
Затянувшееся молчание нарушил Элефант:
– Когда собираетесь обратно?
– Сейчас, – объявил Глубокоуважаемый Гость. – Я и так подзадержался…
– Погостили бы! – излишне радушно воскликнул Господин Председатель – так обычно делают заведомо неприемлемые предложения.
Полутьма в глазах постепенно просветляется. Над ней склоняется смутно знакомое лицо, осторожно целуют в губы, гладят по щеке:
– Все будет хорошо, Кузнечик. Все будет хорошо…
Глава двенадцатая
Город
Сердолик оттянул ворот свитера как-будто ему стало трудно дышать. Хотя, чем черт не шутит? Может так и есть…
А если очередной просчет? И все выкладки штатных психологов оказались никчемной бумажкой? Бумажкой, не имеющей никакого отношения к действительности? И вместо “конструктивного диалога” (Вандерер с тяжелой ненавистью выудил из памяти особо поразившее словосочетание, поразившее до побелевших костяшек стиснутых кулаков, до пота на лысине), как клялись собственной матерью штатные мозговеды и духоприказчики, он сейчас собственными глазами увидит…
