Сворден Ферц шагнул к столу, но нога оскользнулась на луже крови, он неуклюже замахал руками, ухватился за крышку стола, на которой все еще стояло вместилище со взрывателями, и упал на колени, больно ударившись о каменный пол.
Вой прекратился. Ревун внутри манекена стих – разом, мгновенно, словно переключили тумблер. Она смотрела на Свордена Ферца, все еще коленопреклоненного, как будто и впрямь решил объясниться с ней здесь и сейчас. Ведь больше ничья тень их не разделяла. Ни друзей детства, ни бывших мужей, ни любовников. Ничего. Лишь труп, медленно леденеющий на солнцепеке, ибо окно распахнуто в беззаботный летний полдень, что врывался внутрь шелестом листвы деревьев, карканьем ворон и механическим скрежетом древних киберуборщиков, которых так никто и не удосужился утилизировать.
Даже странно вообразить, что от царства Высокой Теории Прививания до вселенной страстей человеческих всего-то несколько шагов и несколько десятков мгновений.
– Господи, – устало сказала она и положила подбородок на сцепленные до синевы пальцы, – какие же вы предсказуемые. Мне даже смеяться не хочется.
Это оказалось не страшным, а жутким. Каким-то запредельным ужасом повеяло от нее на Свордена Ферца, намертво приковав его к полу. Он хотел встать, он честно пытался подняться, но не мог превозмочь… нет, не слабости, а малодушия, отвращения, отторжения, ибо пока он стоял на коленях перед столом, созерцая комнату в стол непривычном ракурсе, в нем шевелилась слабая и, в общем-то, безумная надежда, что происходящее не более, но и не менее, чем соответствующая аберрация моральной перспективы. Раз вселенная анизотропна, то почему бы и человеческой душе не допустимо отторгнуть постулат изотропии? Мало ли что может привидится когда стоишь коленями в луже чужой крови!
– Она сошла с ума, – вынес вердикт огромный человек с пистолетом.
Хотелось бы верить. Очень хотелось бы верить. Какое же это счастье – объявить все сумасшествием! Деменцией. Шизофренией. Меланхолией. Самой черной из всех черных меланхолий.
– Я не сошла с ума, – спокойно возразила она с той самой интонацией, которая безоговорочно убеждает даже закоренелого скептика. – Все гораздо хуже. Гораздо, – подчеркнула она нелепо и столь одиноко прозвучавшее слово.
– В чем вы хотите раскаяться? – точно чудовищно тяжелые глыбы взгромоздил друг на друга огромный черный человек. Именно так и опустил последний вопросительный валун с выбитой зубилом надписью: “раскаяться”. Не признаться, не поведать, а раскаяться. В устах человека, только что совершившего казнь, это звучало особенно убедительно.
– В убийстве, – ответила она и потерла пальцем свою чертовски кокетливую родинку. – В чем же еще?
– Не слушайте ее, – прохрипел пересохшим горлом Сворден Ферц. – Она не ведает, что творит… говорит…
Она в некоторой тихой задумчивости ткнула в пустую ячейку взрывателя, наблюдая как черные, скользкие волоски зашевелились, попытались прилипнуть к человеческой плоти, но затем разочарованно разошлись, повяли.
– А к нему приставали, – вроде даже с толикой недоумения сказала она, внимательно осмотрев подушечку пальца. – Как пиявки. Крошечные, сорокатысячелетние пиявки… Подробности наших детских отношений, наверное, можно не повторять? – вдруг спросила она и презрительно показала подбородком на коленопреклоненного. Именно подбородком, как на нечто не достойное упоминания в приличном обществе, а если все же и приходится это самое упоминать, то лишь вот так – не указуя перстом, а обходясь, по возможности, маловразумительным телодвижением.
– Я в курсе, – буркнул огромный черный человек, продолжая сжимать пистолет, тем самым показывая – еще ничего не кончилось. – Они отвратительны.
– Забавны, – поправила она. – По сравнению с тем, что заставляли его делать вы, это всего лишь детские шалости. Синдром пубертатности, – она прыснула в ладошку. – Кстати, однажды он учудил такое…
– Увольте от ненужных подробностей, – устало сказал огромный черный человек.
– Ну почему же, ведь вы здесь только один такой… хм, осведомленный, – она потянулась через стол и похлопала Свордена Ферца по макушке, словно малолетнего негодника, подглядывающего в родительскую спальню. – Каково это – читать обстоятельные доклады личного врача подопечного подростка, юноши, молодого мужчины? А? Сколько раз, при каких условиях и кого при этом воображал? Или, например, о том, как за строптивость он полностью побрил свою подружку? Во всех местах, ха-ха-ха, такой забавник, – она не смеялась, лишь изобразив заливистый хохот с похожестью отправленного в утиль киберуборщика.
– Вы больны, – с неожиданным облегчением сказал огромный черный человек, будто расплывчатый диагноз позволял уместить столь нелепую и дикую ситуацию хоть в какие-то рамки понятного и допустимого. – Вам необходима квалифицированная медицинская помощь, – суконность выражения прикрывала видимостью озабоченности здоровьем ближнего своего абсолютное, можно даже сказать – беспредельное равнодушие к второстепенному фигуранту в общем-то успешно завершенного дела.
– Бросьте, вы… – произнесла она с презрением. – Мы ведь с вами почти родственники. А так же друзья, любовники, враги. Куда еще вы залезали своими холодными мослами? К нам в постель уж точно… Душу? Сердце? Какие еще винтики там не разглядели?! – она хлопнула ладонью по столу, изображая злость.
Однако Сворден Ферц не чувствовал в ней злости. Даже страха и отчаяния в ней больше не было. Ушли. Впитались в распухающую массу какого-то странного торжества с привкусом разочарования – мол, надо же, получилось… Где-то в глубине души не больно-то и хотелось. Точнее, было больно, но жила там еще и та пресловутая бабья жалость, которая мешает окончательно превратиться, уподобиться славным подругам Великой Одержимости… или Одержания?
– Я хочу признаться в убийстве, – сказала она, спрятала руки под стол, отчего огромный черный человечище все так же предупредительно каркнул, но она тут же вернула их на место, держа между пальцев дымящуюся сигаретку. Сунула ее в уголок рта, затянулась, выпустила белесую струйку другим уголком. – Точнее… точнее не в самом убийстве, конечно же, – показала пальчиком на плавающий в луже крови труп, – а в доведении до убийства… что ли, – добавила неуверенно.
– Я не нуждаюсь в оправдании, – буркнул черный человечище. – Если я кого-то убиваю, то убиваю всегда сам.
– Ох уж эта мужская уверенность, что творец точно имел член, – грубовато сказала она. Сигаретка, прилипшая к губам, шевелилась в такт слов и сыпала пепел на взрыватели. – Как же вами легко управлять… Одно вроде бы случайно брошенное слово… слезинка… как будто силой вырванное признание… оговор… И вот в голове какого-нибудь там специалиста по спрямлению чужих исторических путей подспудно зреет вопрос – вдруг он и впрямь отец ребенка?
– Какого ребенка? – сглотнул наконец-то вставший поперек горла комок Сворден Ферц. – Какого еще ребенка?! – И тут же, словно услужливая память только и дожидалась столь риторического вопроса, перед глазами возник белобрысый мальчуган с прозрачными глазами.
