Пальцы сжались, пытаясь утрамбовать рыхлую смертную муку. Крошечные обломки впились в ладонь.
Интересно, если дождь все же прольется на эту пустошь, то сможет ли демиургический Пекарь вновь замесить свое отягощенное злом тесто, дабы выпечь по образу и подобию новое человечество?
Только вот зачем?
А зачем мы спрямляем чужие исторические пути? Не более чем инстинктивное стремление и дальше распространять владения империи добра до самых пределов ойкумены, облаченное в сияющие одежды полуденной святости точно так же, как физиология эякуляции прикрывается фиговыми листами поэзии.
Разжав пальцы, он подул и развеял прах, лишь пара изъязвленных то ли прижизненным, то ли посмертным кариесом зубов остались лежать на ладони.
Так вот что впивалось в кожу! Даже теперь они не оставляли попыток укусить!
Сворден Ферц расхохотался, и противное безумное эхо заскрежетало между мертвыми машинами. Звук бился в удушающей хватке бесконечного лабиринта, который стальными боками, башнями, дулами, гусеницами давил его безнадежные попытки по правилу левой руки выбраться из ловушки, пока тот окончательно не ослаб, слившись с тишиной.
Белый Клык огромной стрелкой нависал над выбеленным полем последней битвы, и если бы мировой свет не растворялся чудовищной рефракцией в атмосфере Флакша, то его тень заскользила бы по циферблату могильника, отсчитывая последние мгновения… Чего?
Чудовищная регулярность и продуманность замкнутой самой на себя вселенной вдруг встала перед глазами Свордена Ферца, соединив разрозненные части казалось бы неразрешимой головоломки в стройную и не лишенную мрачной красоты логику творения.
Таинственному создателю, анонимному демиургу не откажешь в знании человеческой природы и изощренной иронии, с которыми он извлек Флакш из небытия логоса, превратив его в ловушку для чересчур много возомнивших о себе Человеках Воспитанных, вооруженных кремниевыми пистолетами Высокой Теории Прививания против не ведающей поражения дубины волосатой обезьяны.
Каким же должно стать прошлое, дабы превратить могильник в светлое и прекрасное будущее?!
– Это все для тебя, ореховоглазый, – сказала Шемаханская царица. – Заждалась я тебя, радость.
Она стояла на пороге шатра и немного щурилась, привыкая к мировому свету после тьмы своего жилища. Тяжелые ботинки со шнуровкой на ее ногах никак не вязались с легкомысленностью прочего одеяния.
– Снять? – проследила она его взгляд и притопнула, подняв облачко пепла. Предложение прозвучало двусмысленно.
– Ты кто? – спросил Сворден Ферц.
Она подперла подбородок кулачком, взвела очи горе и наигранно вздохнула:
– А ведь мог и догадаться… Вот она – женская самонадеянность и мужская неблагодарность! – шемаханская царица томно посмотрела на Свордена Ферца. – Впрочем, иного ли можно ожидать? Да еще от него? Пришел, спас, очаровал, влюбил и исчез в своих мирах, оставив бедную девушку одну. Обрюхатил бы, что ли… Так ведь нет, даже пальцем не притронулся, романтик ты этакий! – она погрозила пальчиком.
Сворден Ферц потерянно огляделся. Переход от трагедии к комедии даже с учетом всяческих привходящих обстоятельств даже ему показался чересчур поспешным и слабо мотивированным. Как будто в постановочном программаторе оказалась огромная лакуна, но машина, даже не запнувшись, продолжила считку нового варианта бытия.
– Все бабы – дуры, – вздохнула Шемаханская царица, – в каких бы мирах они не проживали. То мужика поделить не могут, то навоображают себе невесть что… Это только в дрянных книжках брошенная серая мышка продолжает тихо шуршать пожираемыми страницами очередной сентиментальной книжки, ожидая возвращения принца… Кстати, – вдруг вспомнила царица, – ты так ничего и не сказал о моей новой внешности! А ведь я старалась! Один только подбородок чего стоило подтянуть! Все-таки старость не щадит никого, а уж тем более серых мышек.
Она требовательно, с наигранной грозностью смотрела на Свордена Ферца пока он не соизволил пробормотать:
– Ты прекрасно выглядишь…
Но даже эта суконная фраза вызвала у Шемаханской царицы такой восторг, отчего она захлопала в ладоши и запрыгала на одной ножке.
– Получилось! Получилось! Ты ведь помнишь, помнишь какой я была? – она подскочила к нему и схватила за руку, заглядывая в глаза с вопрошающей жадность жаждующего еще одной похвалы ребенка. От всех ее прыжков легкомысленный наряд развевался, соскальзывал, открывая спелые прелести. – Я ведь дурой тогда была. Полной дурой. Думала, что раз ты спас меня разок от бандитов, то тут у нас и настанет любовь-свекровь, хи-хи, – прыснула царица в ладошку. – А уж когда и братец мой нарисовался, в когорту тебя рекомендовал, так всякое сомнение и прошло: вот оно – счастье!
Она не бегала, а скользила вокруг него, окутывая нежными поглаживаниями и одуряющим запахом даже не духов, не парфюмерии, а специй, тех самых ингредиентов, что не готовят выбранную добычу к потере бдительности и попаданию в ловушку женских чар, как парфюм, а добавляются в кипящий котел, приготовленный для превращения пойманной и разделанной жертвы в изысканное блюдо под названием “женская месть”.
– Мне сказали, что ты уже у них, – пробормотал Сворден Ферц.
– Все давно прощено и забыто! – легкомысленно махнула ладошкой Шемаханская царица. – Вас в воспитуемые, меня – в пыточную машину, хи-хи… Там еще был такой смешной человечек, который называл меня “милочка”! Представляешь? Сдерет лоскут кожи и вежливо так интересуется: вы все еще живы, милочка? Вы все еще живы, милочка? Вы все еще живы, милочка? Лоскут кожи и… вы все еще живы, милочка?
Она сумасшедшая, вдруг осенило Свордена Ферца. Она окончательно и бесповоротно сошла с ума. Не то, чтобы данное открытие выглядело совсем уж откровением для него, подобная мысль мелькала на периферии сознания, но в той коннотации, какую порой придаем ей при виде раздражающей эксцентрики поведения надоедающего нам человека. Но теперь затертое до оскорбительной белизны словечко, которым склонны налево и направо одаривать всех тех, чье поведение не можем втиснуть в узкие рамки нормального человеческого общежития, обрело весомость безысходного диагноза.
Тем временем Шемаханская царица с уже ненужной и оттого слегка развратной стыдливостью повернулась к Свордену Ферцу спиной, стянув до пояса свое легкомысленное одеяние и демонстрируя ему идеальную кожу:
– Вот отсюда, – похлопала рукой себя по плечу, точно ожидая, что без направляющего внимания жеста нескромный мужской взгляд спуститься гораздо ниже поясницы. – Вот отсюда и резали.
– Мне очень жаль, – выдавил из себя Сворден Ферц очередной результат суконного производства. Можно подумать, в сердце смонтировали целую фабрику по переработке шерсти баранов банальности в первоклассное серое сукно равнодушия.
– Ага, – кивнула Шемаханская царица, поворачиваясь к нему и не удосужившись вновь укутаться в прозрачную легкомысленность. – Я так и думала. Когда ломала зубы о загубник пыточной машины, только эта мысль и помогала превозмогать адскую боль: зато ему будет очень жаль. Как там говорится? Ты в ответе за тех, кто тебя приручил? Что ж, я не жалуюсь.
