Воздух содрогнулся, вспучился и как-то неловко, даже нехотя подхватил Свордена Ферца и уложил его на спину. Вроде бы ничего не произошло, ни боли, ни ноющего неудобства, какое обычно возникает при попадании под удар, но сил и желания шевелиться не возникало. Лишь одинокая мысль навязчиво жужжала в опустевшей голове: “Как же меня так…” И еще – обида за пропущенный “поворот вниз” – прием простой, классический, особенно если его проводит настоящий профессионал. А провел его даже не профессионал, а мастер экстра-класса, нанеся удар из такой позиции, из какой его вроде бы невозможно нанести.
Планета устоял. Он успел сделать крохотное движение и увернуться от атаки. Хотя по асматическому дыханию чувствовалось – уход дался ему тяжко, очень тяжко. Руки висели плетьми, массивная голова склонилась, плечи сгорбились. Лишь пальцы крепко удерживали пистолет.
– Я все слышал, – предупредил Навах и вытер кровь с подбородка. – Отныне я сам буду решать – что мне делать и как жить.
– Не будь патетичным, сопляк, – сказал Планета.
– Вы искалечили мне жизнь! – жуткая усмешка исказила лицо Наваха, сделав его похожим на первобытного человека, встретившего стаю волков и решившего дорого отдать жизнь. – Вы, вы, мерзкий старик… Своими руками… – ярость душила Наваха, не давая произнести ни слова.
Сворден Ферц физически ощущал, как в кровь молодчика закачиваются чудовищные порции адреналина. Выдрессированный, вышколенный, отлаженный механизм убийства работал на пределе, и лишь последние защитные блоки Высокой Теории Прививания не давали ему запустить смертоносную программу. Моральный императив “не убий” сдерживал колоссальный напор желания “убий, убий, порви на части, вырви сердце!” Так долго продолжаться не могло. Энергия требовала выхода, или механизм грозил перегореть.
– Мальчик мой, – неожиданно мягко сказал Планета, – ведь ты сам должен понимать, что иного выхода у нас не было. Представь себя на моем месте, – крупная дрожь пробежала по телу Наваха – то ли от отвращения, то ли от страха даже представить подобную возможность – оказаться на месте мерзкого старика. – Что бы ты сделал? Убил ни в чем неповинных детей? Взорвал артефакт?
– Надо было все мне рассказать. Нам рассказать… И не делать из нас тех, кем вы нас сделали. Почему мне запрещено появляться на Земле?! Только андроидам запрещено появляться на Земле. Разве я – андроид? Я могу доказать – я обычный, живой, – Навах медленно поднял левую руку, вонзил в запястье свой неразлучный костяной нож и начал медленно, чудовищно медленно вспарывать ее.
Поначалу крови не было – кожа расходилась в стороны, выворачивалась, обнажая бледно-розовую подложку. Навах продолжал взрезать плоть до сгиба локтя, где нож слегка замер, точно задумавшись, затем резко повернулся вокруг оси, буравя в мышцах рваную дыру. И тут кровь прорвало – она ударила фонтаном, забрызгав бледное как полотно лицо Наваха, затем, точно полноводная река, вышла из берегов разреза и хлынула на пол.
– Видишь?! Видишь?! – хрипел Навах. – Отец, видишь?!
Сворден Ферц попытался пошевелиться. Тело казалось туго надутым шариком, но кончики пальцев уже начинали двигаться. Почти смертельный удар… Попади Навах на миллиметр левее… Или он и хотел попасть на миллиметр левее, но я успел увернуться? Плохо успел… Оказался не готов. Или же Навах попал туда, куда и метил? Ему нужен свидетель – бесстрастный, ибо неподвижный, не могущий ничего сделать, а тем более – изменить, только наблюдать за схваткой двух людей…
Полноте, людей ли? Или под покровом оболочки из плоти и ненависти разыгрывалась иная драма, нежели эдиповская, – вечный миф предательства творением своего творца? А может – трагическое непонимание порождений двух цивилизаций, разделенных не только необозримыми пространством и временем, но и разумом, который не есть для них двоих со-знанием – условием всякого понимания, а есть тем самым пресловутым скальпелем, что безжалостно отсекает любые альтернативы, излишние с его, отточенного железа анализа, точки зрения.
Тончайшие нити ощущения протягивались по рукам и ногам. Быстро множащимися корешками жизни они опутывали каждую мышцу, каждое сочленение, каждое сухожилие, вдыхая в них тепло. Еще неокрепшие проводники воли трепетали, тщась пропустить по хрупким канальцам чудовищный по силе заряд желания вырваться из-под брони холодной отстраненности, втиснуться в написанную и раз за разом повторяемую пьесу, что бы все-таки вырвать из нее сердце смысла и избавиться от нескончаемого кошмара вечного возвращения.
– Ты не андроид, – сказал Планета и поднял пистолет. – Ты машина, созданная десятки тысяч лет назад неведомыми чудовищами с неведомыми нам целями. Автомат Вандереров. Бомба.
Навах покачиваясь стоял в лужи крови, которая продолжала растекаться под его ногами. Вспоротая рука опустилась, с пальцев струились алые ручейки.
– Не… бомба… – костяной нож выскользнул из ладони. – Я… докажу… тебе…
Навах сделал шаг вперед.
Выстрел.
С каким-то жутким хрустом пуля впилась в плечо Наваха, слегка развернула его, качнула назад, но он удержался – уперся ногами, согнулся, будто противостоял встречному ветру, даже не ветру – буре.
Он выпрямился. Лицо приобрело невозможное спокойствие, то самое, которое не подделаешь никакой силой воли, ибо никакая сила воли не сможет ни на миллиметр сдвинуть уголки рта – неизменной печати достигшего просветления божества.
– Глупый, злобный старик, – сказал Навах. – Отдай пистолет…
Еще шаг вперед.
Еще выстрел – как будто кто-то наступил на сухую веточку и переломил ее в тишине предрассветного леса.
Навах прижал ладонь к правому боку, с недоверием посмотрел на еще одну рану и сделал новый шаг, уже заметно приволакивая ногу.
– Глупый, злобный старик…
Сворден уперся в пол и с трудом сел. Кружилась голова. До тошноты. Хотелось закрыть глаза, только бы не видеть мелькающую карусель из злобных и спокойных лиц, кровоточащие раны и обрюзгшую плоть, слипшиеся от крови сосульки длинных волос и лысину, испятнанную старческими веснушками, вздрагивающий от плевков пуль пистолет и перепачканный нож.
– Нужно встать, – сказала Шакти.
Она? Почему она здесь? Ах, да… Она ведь должна быть здесь. Как тогда. Все как тогда. Все ли?
– Нужно обязательно встать, – повторила Шакти и погладила его по щекам.
Нужно? Кому нужно? Больше всего ему хочется уткнуться лицом в ее белые колени и вдыхать ее запах, ощущая, как она гладит его по голове, точно испуганного ребенка. И большего ему не нужно. Только так, только так.
– Они убьют друг друга.
Убьют? Чересчур хорошо, чтобы стать правдой. Как было бы замечательно, если б они убили друг друга! Застрелили, зарезали, задушили.
Все. Решено. Его место там – лицом на теплых женских коленях, прочь от всего остального мира, и пусть все катится тартарары. Ты ведь умеешь такое делать? Творить миры и наводить иллюзии? Что тебе стоит обустроить рай в шалаше с любимым? Майя…
