– Ты еще скажи – пещер, – скривился Беггатунг.
– А что такое пещеры? – спросил Шенкел, вытирая подбородок.
– Есть такое местечко в нашем мире для особой падали, – сказал Беггатунг, чудом ухитрившись зажечь влажную сигарету и теперь пуская дым в ладонь. – Развлечение для мертвяков.
– Бросьте вы, – жалобно попросил Халссщилд.
– Это когда тебя с голой задницей оставляют еще с десятком таких же отморозков в расщелинах ледника, – продолжил Беггатунг. – Один на всех комплект одежды, но ни крошки еды, и бодрящая ат-мо-сфэ-ра, – непонятно добавил он.
– Ну и что? Убить всех, кехертфлакш.
– Убить всех, – передразнил Беггатунг. – А жрать что потом будешь? Строганину из трупов? На холоде долго не протянешь. Здесь “скотинка” нужна.
– Какая еще “скотинка”?
– Дойная! – ощерился Беггатунг. – Хочешь руки и ноги ему сломай, хочешь – спину перебей, но только чтоб жив был. Грей его своим теплом, строганинкой подкармливай, и соси, соси, соси…
– Чего? – не понял Шенкел. – Чего сосать-то?
– Кровушку, кровушку горячую, – пояснил Беггатунг. – Вот тогда у тебя появится шанс в мертвяки выбиться, Блошланг пройти и удобрить своим дерьмом материк во славу Дансельреха!
– Тьфу, – сплюнул Краленгилд. – Еще раз о мертвяках заикнешься, кехертфлакш…
– Долгоносики вы адмиралтейские, – примирительно сказал Флюгел. – Тыловые тараканы.
– Не спеклась? – озабоченно спросил Шенкел, снова пнув мешок. Ноги в ответ не дрыгнули.
– Умгекертфлакш! – Беггатунг распустил узел, а Халссщилд, ухватив тело за ногу, вытащил его из мешка.
– Ишь, глазами лупает, – нежно сказал Шенкел.
Серфида скорчилась на горячей палубе. По бледному телу с землистым оттенком расплывались пятна ожогов. Она мотала из стороны в сторону головой и мычала. Затем неожиданно ловко перевернулась на живот и извиваясь складчатым телом подползла к Ферцу. Перебитые руки не позволяли ей подняться, поэтому Серфида, вытянув шею, ткнулась губами в сапог господина крюс кафера.
– Милости просит, – почти расчувствовался Шенкел.
– Пощады, – поправил Флюгел.
Ферц уже собирался отвести ногу, чтобы отвесить хорошего пинка по слюнявому рту Серфиды, но неимоверная боль пронзила его тело. Ферц отчаянно взвыл, дернулся назад и рухнул на раскаленную палубу.
– Что это?! – заорал Флюгел, но оглушительный грохот шторма стиснул шлюп в мертвых объятиях.
Затем шлюп резко дернулся, сбивая с ног всех стоящих. Краленгилд почувствовал как ремни все глубже впиваются в тело, дыхание перехватило. Он из последних сил сжимал штурвал, не давая кораблю вылететь за пределы пенного следа, который внезапно стал стремительно сужаться, отчего шлюп заходил ходуном.
Превозмогая боль, Ферц попытался сбить свободной ногой впившуюся в ступню Серфиду. Тяжелая туша штормовой тучи разлеглась на почерневших гребнях волн, вздыбленных ветром почти до небес, но в мелькании мирового стробоскопа Ферц успел заметить, что тело истязающей его твари начало быстро распухать, обезображенное кровоподтеками лицо погрузилось в набухающие плечи, точно мягкое тело слизняка пряталось за створками раковины, а гнойные наросты на спине Серфиды беззвучно лопнули, выпуская на свободу множество отвратительно шевелящихся сочленений.
– Мерзостное ощущение, – сказал он самому себе, открыв глаза.
Одеяло соскользнуло на пол, а простынь сбилась, словно наморщила лоб, пытаясь осилить подсмотренные ею кошмары. Шевелиться не хотелось. Тело словно исчезло – растворилось в едкой слюне бесконечных сновидений, оставив по эту сторону ночи лишь призрачную память о себе.
Он ощупал пустоту вокруг. Пальцы наткнулись на что-то твердое, гладкое и холодное. Стакан? С водой? Можно ли ее пить? А если там притаилась вставная челюсть? Вставной глаз? Странные вопросы… Разве бывают вставные челюсти и вставные глаза? Зачем они в полдень торжества медицины и прививок “бактерий жизни”? Но ведь где-то он это видел? Это… Изуродованные лица, искалеченные тела. Костыли и протезы. Скрипучие тележки для все еще живых обрубков, точно жизнь из конечностей успела ускользнуть в тело, отдавая взрывам уже и так мертвую дань, тем самым гальванизируя мировую тоску воли к жизни в сократившемся вместилище из шагреневой кожи.
– Они и не ведали, что же оказалось в их руках, – бархатисто сказала тьма.
Расширив зрачки, он разглядел гостью, чертовски элегантно сидевшую в кресле. С тех пор она нисколько не изменилась – даже в свои года могла вскружить голову кому угодно. И кружила.
– А вы ведали? – спросил он только для того, чтобы не молчать.
– Интуиция, мой дорогой, интуиция. Природное чутье женщины, наследницы не той, что из ребра, а самой первой, которую чуть не покарал архангел на берегу Красного моря. Видите ли, когда горланящие младенцы появляются не из чрева матери, а из чрева машины, сооруженной неведомыми чудовищами бог весть сколько веков назад, в вас срабатывает дотоле не осознаваемый инстинкт. Я была его повитухой, восприимицей, крестной матерью… Черт его знает, как это лучше назвать.
– Тогда он – подопытным сыном?
Она рассмеялась.
– Вы умеете шутить. Почему-то только специалисты по спрямлению чужих исторических путей обладают самым лучшим чувством юмора. Откройте секрет.
– Нужно подойти к краю бездны и заглянуть в нее. Тот след, который останется, когда будешь от нее отползать, и называется юмором.
– Неужели? Любопытно, любопытно…
– Никогда так искренне не смеялся, вспоминая своего первого убитого. Ведь там нет времени разбираться кто прав. Прав всегда тот, кто остался жив.
В ее руках вспыхнул огонек, набросив на мгновение на лицо багровую вуаль, которая безжалостно извлекла из тайника истинное количество лет, прожитых дамой. Зажигалка погасла, оставив лишь тусклое пятнышко тлеющей сигареты. Сладковатый запах наполнил комнату.
– Могут быть у члена Мирового Совета мелкие слабости? – с капризной ноткой спросила она. – Я не могу вдыхать ту ужасную гадость, что завозил Вандерер с этого вашего Флакша. Обхожусь местными паллиативами, – хихикнула дама.
– Вы мне снились, – зачем-то признался он. От омерзительности тут же возникшей перед внутренним взором картины чудовищной трансформации искалеченного тела захотелось передернуться.
– Опасное признание, – скокетничала дама. – Но сомневаюсь, что я пригрезилась в эротико-романтическом виде.
– Да, – вынуждено подтвердил он. – Ни эротики, ни романтики… Как вы догадались?
– Слишком хорошо разбираюсь в мужчинах. Чересчур хорошо, можно даже так сказать. В этом-то вся и беда. Горе от ума, – сладковатый запах расползался по комнате дымными змейками. – Побочный эффект длительного изучения модифицированного поведения “казуса тринадцати”.
