– Так точно, господин крюс кафер! – прогудел Железный Дровосек не так, чтобы уж очень боевито, но для свежеотмобилизованного металлолома вполне приемлемо.
– Что у тебя торчит по бокам головы, рядовой?
– Широкополосные визоры, господин крюс кафер!
– Сделай так, чтобы не торчали.
– Я буду хуже видеть, господин крюс кафер!
– Хорошо, рядовой, оставь как есть. Доложи оперативную обстановку.
– Э… – Железный Дровосек запнулся. – Опасно, господин крюс кафер, очень опасно!
– Что ты заладил, как девка, – поморщился Сворден Ферц. – Доложи четко и по существу дела.
– In der Ortschaft wird ein Einsatz durchgeführt, um die Menschen in zwei Gruppen zu verteilen, – доложил четко и по существу дела Железный Дровосек.
– Стоп, рядовой! А теперь еще раз, но без тарабарщины.
– In der Ortschaft wird ein Einsatz durchgeführt, um die Menschen in zwei Gruppen zu verteilen, – послушно повторил Железный Дровосек. – Die netten Freundinnen brauchen Unterstützung. Die Besessenheit setzt ihre Angriffe auf die befestigten Stellen der Weißen Stosszahn fort und besiegt immer und immer…
– Рядовой, молчать! – рассвирепел Сворден Ферц. – Ты по-человечески можешь говорить?!
– Так точно, господин крюс кафер! Могу, господин крюс кафер!
– Тогда повтори на понятном мне языке, рядовой, – чуть ли не вкрадчиво сказал Сворден Ферц.
– Слушаюсь, господин крюс кафер! Die netten Freundinnen…
После еще нескольких попыток Сворден Ферц махнул рукой, и Железный Дровосек послушно замолчал. Похоже, это безнадежно. На любой маломальски важный вопрос, касаемый оперативно-тактической обстановки, планов командования и мобилизационных предписаний, Железный Дровосек отвечал на непонятном языке. Но хуже было не это, а мучительное ощущение, что все слова, которые исходили из перекошенного динамика стального урода, ему, Свордену Ферцу, очень хорошо знакомы, но вот вспомнить их не удавалось никакими усилиями. Он даже заподозрил, что не Железный Дровосек начинал нести тарабарщину, а у него на это время отключался в голове некий участок, ответственный за понимание человеческой речи.
Терять время не имело смысла.
На пороге их поджидал белобрысый юноша. Его коренастая, широкоплечая фигура словно вросла в ступени, перегораживая выход. Руки скрещены на груди, отчего рубашка на спине натянулась так, что позволяла во всех анатомических подробностях изучить рельеф прекрасно проработанных дельтовидных мышц. К воротнику оказалась прикреплена метавизирка, которую он по нынешней моде небрежно перебросил через плечо, где она и помаргивала фасеточным глазом.
Лязг Железного Дровосека он без всякого сомнения слышал, но головы к ним не повернул, демонстрируя коротко остриженный затылок, и продолжал разглядывать происходящее в поселке.
А происходило там нечто, напоминающее абсурдный спектакль неопределенной жанровой принадлежности – то ли комедийная драма, то ли драматическая комедия из жизни тех дремучих времен, когда ночную тоску без электрического освещения и широкоформатных визоров с бесчисленными каналами приятно разнообразили коллективные поиски практикующих ведьм и сожжение на кострах ересиархов.
Огни чадящих факелов причудливо преображали реальность мирного поселка, густой дым поднимался от огромных куч непонятного происхождения, между которыми метались люди, натыкаясь друг на друга, поскольку у всех на глазах были повязки или очки-консервы. Как при всеобщем ослеплении никто не ухитрился поджечь другого, оставалось непонятным.
Непонятный гул заглушал крики, и как Сворден Ферц не прислушивался, но за плотной завесой гудения не удавалось разобрать не то что слова, но и просто понять – крики ли это страха или удовольствия. Впрочем, на панику действо не походило.
Один из участников мистерии с завязанными платком глазами отбился от общей толпы и неровным шагом направился к порогу дома, где стоял белобрысый и Сворден Ферц с Железным Дровосеком. Споткнувшись о первую ступеньку он чуть не упал, но удержался, замахав руками точно крыльями.
– Суета сует, – мрачно высказался белобрысый. – И всяческая суета.
Споткнувшийся поводил перед своим лицом обнаружившимся у него в руках фонарем, будто и впрямь стараясь разглядеть нечто в потемках завязанных глаз, и неуверенно спросил:
– Это… вы?
Белобрысый еще больше набычился, нервным движением потер ладонью затылок и с еле сдерживаемым раздражением подтвердил:
– Я, я! Кто же еще тут может быть?! – и повернувшись к Свордену Ферцу с Железным Дровосеком пожаловался: – Это общество безнадежно. Заставь дурака богу молиться, и он всю рыбу из пруда вытащит!
Тот, что с завязанными глазами, похоже, обиделся:
– Сами же объявили – сбежала медуза Горгона, имеется опасность генетической модификации, передающейся оптическим путем…
– Они неисправимы! – белобрысый в отчаянии ухватился рукой за подбородок. – Они не ведают, что творят! Стоит только придумать сообщество, которое воистину станет полуднем в этом царстве тьмы, как эти… эти… – он защелкал пальцами, видимо пытаясь подобрать словечко позабористее, – эти граждане тут же начинают старые песни! То общество было, видите ли, господством страха, подхалимства, бюрократии и несварения желудка! Зато теперь щедрым потоком изольется благодать беззаботности, уважения, неформального общения и прочей диспепсии!
– Сами же сказали – опасайтесь перерождения… – продолжал гнуть свое человек с завязанными глазами. – Кому захочется – перерождаться-то?
– А если в этом и заключается весь смысл вашей жизни?! – заорал белобрысый так, что на мгновение перекрыл своим звонким голосом давящий на уши гул. – Вы как себе представляли переход на иной уровень развития?! Вот так?! Или, может быть, вот так?! – показал белобрысый руками. – Придут, мол, возьмут под белы рученьки и переведут с треппа на гиффель? Вот вам! – крепко сложенная дуля замаячила перед самым носом ничего не видящего собеседника. – Преображение – это вам не половое созревание! Оно с похабных снов не начинается! Только кошмары! Кошмары!
И, словно вняв словам белобрысого, явился кошмар.
Его приближение ознаменовалось треском деревьев – поначалу еле различимым за плотной завесой механического гула, но с каждым мгновением нарастающим, точно огромное существо вцепилось в могучие стволы секвой и принялось ломать их, выворачивать из земли, легко одолевая укорененную в почве мощь, взметая вверх, не разбирая, где еще нетронутые гиганты, а где уже источенные людскими жилищами, стряхивая с похожих на щупальца корней водопады земли, обрушивая ее на оцепеневших людей. Казалось, невидимый колосс принялся за прополку, освобождая под будущие посевы новый участок земли, поначалу беспорядочно вырывая и отшвыривая попавшиеся под руку деревья, а затем приступив к более методичной расчистке.
Как в истинном кошмаре, где ужас облекается в театральные одежды зрелищности, необъяснимости и, нередко, удивительного эгоизма, когда вид гибнущих людей воспринимается не иначе, чем зловещим предвестником собственной судьбы, и инстинкт самосохранения не сдерживается никакими социальными скрепами и не уравновешивается никакими нравственными противовесами, так и здесь и сейчас волна преображаемой материи нависла над поселком мрачной, мертвенной стеной, замерев на те самые мгновения, которых вполне достаточно, чтобы подобная же мертвенная волна легко снесла внутренние перегородки Высокой Теории Прививания, отгораживающих Человека Воспитанного от позорной тьмы звериных повадок.
