– Мне нужны для спасения пациента антибиотики резерва, у меня их нет. Владлен Владимирович, где взять антибиотики? – повторял я.
– Какие антибиотики, прекратите искать отговорки! Вы убили больного, а теперь ищете причины свалить все на плохую организацию работы клиники, института и всего нашего российского здравоохранения.
Срочно требовались фирменные антибиотики, а в институте их не было.
Он сбросил звонок, и тут же раздался звонок у Ивана. Ваня доложил нейрохирургическую ситуацию, а она была идеальна. Так что причина была в одном – в работе реаниматологов. После разговора с академиком Ваня помолчал минуты три, а затем тихо произнес:
– Пипец тебе, Артем. И, поверь, при всем уважении – не помогу я тебе, просто не смогу.
Ваня пошел к себе в отделение. Пациент не улучшался. Шесть граммов меронема, которые оставались у меня в заначке, несколько стабилизировали ситуацию. Температура уменьшилась до 40 градусов, артериальное давление не держалось, и адреналин вводился в той же дозировке плюс подключили и норадреналин. Рядом с пациентом стоял дефибриллятор и все необходимое для реанимации.
Это самые неприятные и страшные моменты, когда ты ждешь смерти пациента и обставляешься амулетами спасения, хотя понимаешь, что вероятность спасения крайне низка.
Надо было что-то решать и доставать проклятые фирменные антибиотики. Время приближалось к полуночи. Я взял в руки сотовый и набрал номер министра. Он моментально ответил.
– Слушаю, Артем.
«О, имя мое запомнил и телефон записал, – подумал я. – Теперь меня помнит не только министр МВД, министр обороны, но и министр здравоохранения Москвы».
– Петр Андреевич, разрешите доложить. – Я знал, что он ушел в отставку, как и я, полковником. – У пациента неожиданно развился септический шок, ситуация критическая, необходимы антибиотики резерва. В отделении и институте таковых нет. Нужна ваша помощь.
– Сейчас тебе позвонит мой зам, скажешь, что еще нужно, помимо антибиотиков, и через час у тебя все будет. Ты должен продержаться этот час. Все, в случае смерти сразу звони мне. В другом случае позвонишь в два часа ночи. Понял?
– Есть!
– Выполняй.
Через час было все, мы продержались. По моей просьбе привезли даже набор иммуноглобулинов, тромбомассу. На время я почувствовал дежавю, будто я опять находился в госпитале, в котором всегда и все было.
На фоне терапии в новом качестве ситуация к утру стабилизировалась. Но клиника септического шока сохранялась. Пациент был опять в глубоком наркозе, на полностью управляемом аппаратном дыхании, давление поддерживалось вазопрессорами. 31 декабря в девять утра начался обход министра, директора института профессора Гелашвили и еще человек тридцати. Я доложил обстановку, о состоянии пациента всем было уже известно. Но оставались открытые вопросы. Источник сепсиса? Дальнейшая тактика?
Мы продержались и дождались нужных препаратов. Но причины септического шока так и не выяснили.
Факт развития септического шока сомнения ни у кого не вызывал, его лечение тоже не обсуждалось, но вот источник заражения крови нужно было срочно найти. Ибо без ликвидации очага воспаления, или по крайней мере его верификации, успех лечения и прогноз оставались сомнительными. Вариантами были: плохие зубы пациента (немедленно призвать стоматолога), простатит (немедленно трансректальное УЗИ и позвать уролога), тромбофлебит (немедленно флеболога и УЗИ вен голеней и бедер), плохой аппарат вентиляции (немедленно поменять), аспирация желудочного содержимого в легкие (снимок легких, бронхоскопия). При повторном консилиуме через три часа было доложено, что причин не найдено. Пролистали всю медицинскую карту кремлевской поликлиники. По ней было видно, что пациента до поступления в клинику в целом, кроме кариозных зубов, ничего не беспокоило.
– Я не верю, что септический шок не имеет причины. – Министр говорил четко и предельно лаконично. – Поэтому Артеменко и Гелашвили под руководством директора института продолжают диагностический поиск и лечение пациента. Мне докладывать каждые три часа, в случае ухудшения – немедленно. Докладывать будет Артеменко. Завтра консилиум в девять утра. Сегодня на помощь приедет главный специалист по сепсису в стране, хорошо известный вам профессор Финкельштейн.
Знаменитый академик Финкельштейн, славный переводчик и популяризатор всех современных мировых исследований по сепсису, периодически выдававший их за свои научные изыскания, был под хорошим шофе, краснолик и краснобаен. Он бесконечно шутил и хохотал, сидя у меня в кабинете и попивая «Хеннесси» с лимончиком вприкуску.
– Не расстраивайтесь, коллеги, – подбадривал он нас с Ваней. – С нашей отечественной неубиваемой больничной микрофлорой ваш больной мог схватить сепсис на каком угодно этапе, даже на скорой. Но, по всей видимости, сепсис более похож на катетерный. А именно – только прямой контакт источника инфицирования с кровью может привести к такому септическому шоку. Вы, коллеги, катетеры поменяли? Венозный и артериальный? Да, и датчик внутричерепного давления, который вы устанавливали, я надеюсь, ранее не был в употреблении?
– Что касается датчика внутричерепного давления, то его я отдал в операционную сам, из упаковки, и серийный номер датчика и даже упаковка были сохранены, – отвечал я. – Что касается смены катетеров, то десять часов назад были поставлены новые. Старые катетеры были взяты на бактериальное исследование.
– Тогда, коллеги, будем считать, что у пациента криптогенный сепсис (то есть неустановленной причины), и вы все делаете абсолютно верно, и ругать или хвалить вас мне нет причин, так как выполнение профессиональных обязанностей с должной прилежностью и знаниями не требует похвал и поощрений.
– Шутник он был, Борис Львович Финкельштейн. Но этими шутками он, конечно же, прикрывал нас от возможных обвинений и судилищ в последующем. Махнув полстакана коньяка на прощанье и подмахнув подпись под записанную мною его консультацию, он полетел, весело насвистывая, по своим новогодним делам.
В районе семи часов вечера 31 декабря, когда уже все нормальные люди подтягивались к праздничным столам и елочкам, мы стояли с Ваней у постели пациента. И когда все покинули реанимационный зал, Ваня с тоской посмотрел на меня и начал печальную песню об очередном сорванном праздновании Нового года, о том, что под марку спасения важного пациента он хотел свалить от своей любимой жены на праздник к своей новой возлюбленной актрисе, о том, что он сделал свое дело, он даже клипсы достал, и он ничего не мыслит в этом шоке септическом, и поэтому не хочу ли я отпустить его и прикрыть, когда за ним в десять часов вечера приедет его любимая героиня сериалов с клятвенным обещанием вернуться к шести, ну в крайнем случае семи часам утра.
