Времена были лихие, жизнь стоила очень мало, а жизнь врача тем более.
А вопрос был непростой. Рафинированным, зачастую небрежным по отношению к больным, столичным лекарям сейчас приходилось напряженно просчитывать каждый шаг, обдумывать каждое слово. В то же время они выпячивали собственную значимость для получения хороших гонораров.
Появление военного врача-реаниматолога воспринялось ими как возможность переложить всю ответственность на меня, снимая с них все ненужные риски. Короче, отрабатывайте свои денежки. Я понял – решение принимать мне.
Я осмотрел пациента. При всей тяжести произошедшего пострадавший был стабилен. Да, в коме, да, на искусственной вентиляции, но при стабильных показателях сердечной деятельности и артериального давления. Кровь переливалась свежая, взятая у здоровых «быков» из охраны. Здесь я впервые узнал, что в охрану подбирались абсолютно здоровые парни, с теми же, что и у хозяина, группой и резус-фактором крови. И что раз в три месяца они проходили полный лабораторный контроль чистоты крови от всяких венерических и инфекционных напастей. Так что при экстренных ситуациях независимый банк свежей крови был всегда рядом.
После осмотра я понял – риски не так велики. Мы перевозим наших раненых бойцов с Кавказа в гораздо худшей ситуации и при более скромном медицинском обеспечении. После осмотра реанимобилей я полностью был готов к принятию решения об эвакуации.
«Мерседесовские» реанимобили представляли собой современнейшую палату реанимации, напичканную самым лучшим оборудованием. Поэтому поездка в такой машине представляла собой не только транспортный, но и лечебный момент. В любом случае при нетранспортабельности больного я бы переложил его в реанимобиль и продолжал терапию в нем. Оснащение местной реанимации было столь убогим, а антисанитария настолько вопиющей, что каждая минута пребывания нашего больного в ней несла реальную угрозу всеобщего заражения организма. Короче, я спокойно довез болезного до ЦКБ, получил свои деньги из рук одного из охранников и в дальнейшем изредка стал получать прекрасно оплачиваемые заказы от своего невидимого телефонного благодетеля.
Опять осень, опять всепоглощающая тоска, опять непрекращающийся поток раненых из Чечни и опять спасительный при хроническом безденежье звонок Николая Ивановича.
– Надо лететь в маленький городок в Средней Азии, через Ташкент. Там сейчас работает бригада из ЦКБ – я очень прошу вас заменить ребят и отработать дней пять. Пожалуйста, назовите сумму вашего гонорара.
Это было что-то новое в наших взаимоотношениях. Обычно сумму озвучивал он, и никогда она не казалась мне малой. Но здесь, видимо, было что-то очень важное.
– Николай Иванович, можно я вам перезвоню через десять-пятнадцать минут? Мне нужно решить несколько организационных вопросов, Вы же знаете, что я офицер.
– Хорошо, жду вашего звонка.
Так. Времечко не фонтан. Ждали очередных «бортов» с Кавказа, и смыться незаметно не получалось. Что ж, придется отпрашиваться, придется делиться. Первый визит был к главному хирургу. Разговор был коротким:
– Артем, пошел ты… Иди служи. Все, разговор закончен.
– Есть, товарищ полковник.
Да, шабашка, кажется, накрывалась, а деньги были так нужны. Что же делать? Ладно, вперед к главному анестезиологу-реаниматологу.
Непрерывный поток раненых с Кавказа исключал всякую возможность покинуть госпиталь.
Григорий Владимирович был безумно принципиален и педантичен. Маленького росточка, худенький, весь какой-то скукоженный, с неуемными амбициями. Вполне возможно, что в детстве его постоянно колотили и унижали. На должность главного анестезиолога он попал по воле нелепой и слепой игры случая. Во время организации частных клиник и перспектив ломать большие деньги многие полковники, они же доктора и кандидаты наук, ринулись вон из армии. Ушел и наш профессор, доктор наук, полковник и зять одного из немногих маршалов Советского Союза. Стали тогда отцы-командиры выбирать, кого же поставить на этот пост. И тут все вспомнили скромного, тихого и молчаливого Григория. Все вдруг подумали, какая глыба, какой талантище, как он многозначительно молчит. А как много знает! И Гришу, скромного выходца из белорусского Полесья, судьба неожиданно вознесла. Но когда Гриша, обалдевший от неожиданного счастья и осознания своего величия, заговорил, все вокруг поняли – это жопа. Но только говорящая жопа. От его слов несло такой вонью, какой пахнет только неимоверная глупость. Не имея ни одной диссертации, ходивший в вечных троечниках, он вдруг стал поучать офицеров с кандидатскими и докторскими, имеющих опыт, который ему и не снился. Поначалу хотели убрать дурака, но затем командованию госпиталя этот придурок резко понравился. Он никогда не лез на рожон, не конфликтовал с командованием и по приказу начальников готов был удушить хоть мать родную. И вот сейчас, добившись высот по службе, оставаясь при этом все тем же униженным мальчишкой, он при каждом удобном и неудобном случае «раздувал щеки», делаясь при этом еще смешнее и несуразнее. Я сразу же пошел в лобовую атаку.
– Товарищ полковник, мне нужно покинуть страну на шесть-семь суток. Ваши триста баксов.
– Пятьсот, Артем, пятьсот. И ты свободен.
– Товарищ полковник, главный хирург не отпускает. Я у него отпрашивался уже.
– Да пошел он… – отвечал Гриша. – Кто твой непосредственный начальник? Я. Вот меня и слушайся. А этому козлу Муикину я найду что сказать. И тебя при случае у начальника госпиталя прикрою. Так что – пятьсот баксов, и ты свободен, кормилец наш.
– Есть, товарищ полковник, спасибо вам.
А про себя я думал, что вообще ничего не заработаю при таком раскладе. Поэтому, когда я набрал Николая Ивановича, то попросил немного бо́льшую сумму.
– Я готов, когда вылетать? Да, мой гонорар за пять суток две тысячи долларов США, деньги перед вылетом.
– Хорошо, Артем, сегодня к вам приедет человек, привезет деньги и билеты до Ташкента и обратно. Он также расскажет вам обо всех особенностях. До свидания.
Я обалдел. Я думал, он скажет тысяча, или пошел вон. И я бы согласился на эту тысячу с радостью. А тут такие бабки! Это был громадный гонорар в девяносто шестом году для офицера Российской армии.
Я был с дежурства, спать хотелось страшно. Всю ночь прокувыркался у постели молодого летехи. Парня прошило очередью из «АКМ» в районе Гудермеса. Спустя двадцать пять суток его доставили к нам через этапы госпиталей в Ханкале, Моздоке, Ростове. Продолжающийся перитонит, крайнее раневое истощение, сепсис в разгаре и постепенно надвигающаяся смерть. Я чувствовал, что все наши усилия бесполезны. Смерть стояла рядом у его изголовья и была в этот раз абсолютно уверена в своей победе. Она с усмешкой наблюдала за нами всю ночь, за тем, как мы пытались хоть на толику, хоть на мгновение продлить парню жизнь.
