После увольнения Антон возглавил отделение реанимации в московской клинике.
Мы доехали до ресторана и засели в тихом уютном уголке. Под спокойные и красивые грузинские мелодии Антоха продолжал рассказывать о своем житье-бытье:
– Знаешь, Артем, вылетая из армии, я принял твердое и окончательное решение – минимизировать свою зависимость от любимого государства и всегда иметь пути для отступления. Ведь никто не может дать гарантию того, что через несколько лет очередной сынок крупного государственного деятеля не позарится на мое место, или очередной главный врач не захочет срубить денег за продажу места заведующего отделением очередному самородку из Ростова или Еревана. А посему, параллельно с государственной службой, я организовал медицинскую фирму совместно с одним доктором, также вылетевшим со мной из армии. Мы начали консультировать, оказывать помощь больным и немощным по всей стране – это не запрещено законом. За время, проведенное на Кавказе, мы стали как родные для местных докторов и местной элиты. Нас хорошо знали, нам верили, также знали, что мы не боимся ни смерти, ни поездок даже в самые дальние горные селения. Потихоньку мы завязали отношения с Германией и Израилем и на взаимовыгодных условиях переправляли наиболее достойных граждан нашей страны на лечение за границу. Представляешь, Артем – работа в больнице, работа в фирме. Времени свободного вначале просто не было. Поток тяжелых больных в реанимации был нескончаем. Ты даже не представляешь, как отличается гражданская медицина от военной. И главное отличие – это полное отсутствие понятия об организации. Хаос, некомпетентность и воровство – вот что лежит в основе организации гражданской медицины. В клинике могут работать прекрасные профессора, отличные врачи и профессиональные медсестры, но все эти достоинства нивелируются тупыми администраторами. Запаса медикаментов просто не было – из полагающихся мне на неделю ресурсов отпускалось в лучшем случае двадцать процентов от требуемого. То есть восемьдесят процентов лекарств и расходных материалов покупали родственники. При этом существует негласный приказ – даже если родственник может купить лекарства, а их нет в отделении, то пусть лучше пациент умрет, но лекарств у родственников не просить. Согласиться с такой фашистской концепцией я не мог, поэтому, прикрывшись согласием профессора Исаева, я обеспечивал недостаток лекарств за счет родственников. А для того чтобы родственники несчастных больных видели, как относится персонал к лечебному процессу, я разрешил свободное посещение. И это была бомба – первое отделение реанимации, где родственники не унижались, покупая возможность увидеть своего близкого, свободно, в указанное время могли посещать больных. Процесс пошел. Первые два года я не видел ни выходных, ни отпусков, ни праздников. За это время я раз десять чуть не вылетел с работы, но и не получил ни одной жалобы от больных и их родственников. При этом снизил число умирающих ровно в два раза. Да, я прекрасно понимал, что, если бы не «крыша» профессора Исаева, меня бы давно «сожрала» местная администрация. Но Исаева администрация боялась, ненавидела, но терпела. Еще бы, он спас дочь самого богатого и влиятельного человека России и проводил теперь с этим человеком все праздники. Но даже этот человек не мог сделать Исаева главным врачом и руководителем нашей богадельни, что было мне абсолютно непонятно. Но ты-то, Артем, как опытный царедворец, это можешь понять?
Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад.
Я не стал объяснять Антохе все превратности административных каверз и тонкостей, он бы все равно их не понял. Как, впрочем, и многие нормальные люди. Коваленко продолжал:
– Ты знаешь, вдруг жизнь, при всей своей напряженности и тяжести, заиграла новыми красками. Конечно, деньги играли в этом не последнюю роль. Ну, во-первых, я построил дом в пятнадцати километрах от Москвы по Новой Риге – не дом, а сказка, проект жены, каждая мелочь интерьера радовала мою душу. У каждого в семье по машине. Я давно перестал заглядывать в карман своим пациентам и их родственникам. Шок и неуверенность после увольнения из армии к пятому году гражданской жизни постепенно прошли. Но, представляешь, Артем, не было того ощущения полета и свободы, правильности жизни, что ли, как во время офицерства. Не хватало четких приказов и чувства своей абсолютной нужности. В гражданской медицине ценность каждого отдельного специалиста, врача, определяется его лояльностью к руководству клиники. Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад. Тебя по любому ничтожному поводу (например, опоздал на пять минут на обход главного врача) могут отстранить от операций на три месяца, а в это время к тебе выстроится очередь – именно к тебе, а не главному врачу или его замам – на целых полгода. В конце концов, ты, понимая, что, оставшись без работы, просто умрешь, идешь на компромиссы через унижение собственного достоинства, преломляя и ломая себя.
Ты прекрасно понимаешь, что такие ситуации возникают не только в твоей больнице; что большинство руководящих постов в медицине занимает банда чиновников-мизантропов. Им абсолютно не нужны профессионалы и Люди с большой буквы. Ибо тогда им придется отвечать за античеловеческую организацию медицины, умерить свои воровские утехи и, в конечном счете, уйти с поста или сесть в тюрьму. Поэтому они будут биться за свои интересы, мелькать на экранах телевизоров и создавать легенду о величии и славе ведомой ими медицины.
В гражданской медицине ценность специалиста определяется его лояльностью к руководству клиники.
Про оснащение гражданских больниц я уже говорил, оно плачевное, – продолжал Антон. – Впрочем, основная масса людей, имеющих деньги, давно уже облюбовала себе западные клиники, где и поправляет свое здоровье. Самое печальное, что во время командировок мне постоянно приходится видеть, как можно нормально и классно работать, что и делают наши коллеги из Европы…
Вот так, дружище, внутренний конфликт все растет, адаптация к ситуации у нормального врача, да и просто человека просто невозможна, и тогда приходит время депрессии – постоянной, со спадами и подъемами, но непреходящей. Все бросить и послать куда подальше? Но нормальный врач ведь, кроме как врачевать, и делать-то ничего больше не сумеет. Да, я уже финансово и морально подошел к этой черте. По сути дела, моя зарплата в клинике – всего лишь малая толика от того, что я зарабатываю в своем деле. Но как представлю, что все, что сделал за эти годы, рухнет…
И вот, посмотри, Артем – вроде уважаемый человек, прекрасная должность, свое дело, хороший достаток, и в то же время – непроходящее чувство тоски и неразрешенности ситуации. Жена в это время абсолютно тебя не понимает. Года два-три назад я вдруг перестал делиться с женой происшедшими событиями на работе. Да, дети стали жить отдельно, дом громадный, и мы вдруг перестали разговаривать. Как-то в постели я пытался приобнять родную – она интуитивно и, мне показалось, с некоторой брезгливостью отдернулась от меня. Я все понял, и больше не пытался повторять… С тех пор мы спим вместе, но раздельно.
