В полете состояние детей оценивали только по пульсу – транспортных мониторов тогда еще тоже не было, а ручное определение артериального давление из-за ожога рук и ног также было невозможно. Я до сих пор не знаю, как мы их довезли.
На летном поле нас уже ждали два реанимобиля. Детей погрузили в одну машину, и она сразу же с воем сирены и миганием синих огней унеслась прочь. Во вторую машину мы уже спокойно загрузили носилки, наши тревожные чемоданы, покурили и двинулись на вокзал. Всем хотелось добраться домой сегодняшним вечером, вертолет же наш улетал в родной край только завтра. Перспектива торчать ночь в общежитии при областной больнице нас не радовала.
Мы успели на восьмичасовую электричку. Было странно наблюдать за нашей веселой компашкой. Высокий, под метр девяносто, худой, как жердь, с шапкой кудрявых волос, в куртке с торчащим из-под нее белым халатом – это был я. Марья, в больничном ватном халате, резиновых полусапожках и в пуховой шали, похожая на бочонок, и Анна, в мужской зимней шапке, в старой шинели без погон, с лицом вертухая. Плюс носилки, чемодан с красным крестом на крышке, простыни и одеяла, свернутые узлом. Короче, дурдом на железнодорожной прогулке. Доехали мы до родной больницы к двум часам ночи, все сдали, и нас наконец-то развезли на «Волге» главного врача по домам.
Ни на красоту пейзажей в иллюминаторе, ни на летчиков-вертолетчиков я тогда не обратил никакого внимания. Вот и романтика первого вертолетного полета, из которого я вынес только ужас и страх за жизнь детей, неудобность позы и ощущение затекших рук и ног.
Всю дорогу обратно внутри меня звучала русская народная, врачебно-хороводная песня:
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
II
Была мерзкая, противная погода. Мороз градусов под двадцать девять и пронизывающий ветер, бросающий в лицо снег, перемешанный с угольной пылью. От такого коктейля не спасают ни армейский полушубок, ни унты, ни шапка с опущенными ушами. Нудная, выматывающая зима, катастрофическое недосыпание и нервы, взвинченные до предела. И тут еще очередное задание – лететь по санавиации в проклятый маленький шахтерский городок, расположенный глубоко в тайге, спасать коллегу, заведующего травматологией. Парень он был неплохой, и не дурак, и не глухой, а только в последнее время изрядно увлекшийся алкоголем. Частая болезнь в наших забытых Богом местах не только шахтеров, но и интеллигенции. Проведя много лет в глуши с населением, составляющим лучшую часть передового пролетариата, надо было обладать недюжинным оптимизмом, чтобы не спиться или не сойти с ума. Правда, именно в этих местах я чаще всего встречал чудаковатых учителей, судей, врачей. Нет, они не пили горькую – наоборот, они были странно тихи и имели увлечения, которые проявлялись у них после лет таки десяти-пятнадцати, проведенных в окружении тайги, шахт и «зон» (отнюдь не сталкеровских, а лагерей для заключенных). Кто-то начинал изучать санскрит, кто-то вязать макраме, кто-то изобретать вечный двигатель, а кто-то просто искать контактов с Космосом. И делали они все это серьезно при одобрении и великом уважении окружающих. Но только немногие из нас понимали, что у людей тихо начинала «ехать крыша». И было это крайне неблагоприятным прогностическим признаком, ибо следующая фаза была неминуема: петля, выпрыгивание с пятого этажа, вскрытие вен, бросание под поезд, передозировка клофелина, несчастный случай при перезарядке охотничьей двустволки…
Проведя много лет в глуши с населением, составляющим лучшую часть передового пролетариата, надо было обладать недюжинным оптимизмом, чтобы не спиться или не сойти с ума.
Но наш герой был не из таких. Он нашел выход в снятии накопившейся многолетней депрессии алкоголем. И вот в один из запоев его хватил инсульт. На местном уровне разобраться в диагнозе и в тактике лечения никто не мог, а посему решили послать специалистов из областного нейрохирургического центра. Так что на спасение коллеги полетел я – заведующий нейрореанимацией и один из наших ведущих нейрохирургов Саша Микрюков. Он был большим энтузиастом – облетел и объездил весь наш громадный край, спасая ударенных и стрелянных в голову, с поломанными позвоночниками и прочих несчастных с поражениями центральной и периферической нервной системы. В нашей областной больнице над ним шутили: «крутит дырки Микрюков, прибавляет дураков».
Полетели вдвоем. Нейрохирургический и реанимационный полевые наборы в руки – и вперед, в аэропорт. Вылетели на «Ми-2». Салон комфортный, кошма и шубы на полу, носилок нет. Стемнело рано – сибирский день зимой короткий. Вертолетчики были, как и мы, усталы и серьезны. Да и летели мы вдоль железнодорожной линии, в таком грохоте особо не поболтаешь. Тут я вспомнил книжку Водопьянова о перелетах в тридцатые годы, где самыми лучшими навигационными ориентирами служили железные дороги. Видно, не так уж много изменилось за прошедшие шестьдесят пять лет советской власти. Бесконечная тайга, бесконечная ветка железной дороги, бесконечная тоска. А в этой тайге нас ждал наш коллега, отпахавший в этой проклятой тьмутаракани тысячу лет и получивший в награду алкоголизм и инсульт. И дай бог, чтобы это закончилось, в лучшем случае, смертью и почетными похоронами, рыданиями всего городка, бурными поминками и сбором денег оставшейся вдове (учительнице начальных классов) и двум девочкам, двенадцати и шестнадцати лет. В этом случае похороны и поминки были бы для семьи бесплатны, а денег, собранных на волне героического порыва, могло бы хватить на первые несколько месяцев. В случае же крайнем, а именно выживания, парень оставался бы глубоким инвалидом, парализованным и забытым всеми через месяц-два, а семью бы ждала неизбежная нищета. Но нам надо было думать не об этом. Наша задача проста – спасти жизнь, и никаких мыслей о будущей судьбе спасенного. В противном случае тебя ждет увлечение макраме, изучение санскрита, поиски истины в вечном космосе и далее по известному сценарию. А у меня у самого двое детей, да у Сашки тоже.
Мы летели на вертолете над безбрежной сибирской тайгой. Наша задача была проста – спасти жизнь.
А вертолет все дальше, солнце все ниже, а пурга все остервенелее. Один из вертолетчиков знаками подозвал меня к себе и сунул наушники мне на голову. Через свой ларингофон он протранслировал мне радостную весть, что садиться они не будут. Они зависнут в полуметре над землей, и нам нужно будет спрыгнуть, а затем они улетят. Я ругнулся и кинул наушники ему обратно. Спорить и что-то говорить было бесполезно. Они не хозяева, и регламент ночных полетов или заправок, конечно же, определялся не ими. Знать зависать нам в этой дыре, и как выбираться потом…
