В начале их отношений, на самой, так сказать, заре, он рано утром отправлялся на Киевский вокзал, чтобы купить у бабушек васильки или фиалки, в зависимости от сезона, – именно эти синенькие цветики намекали на скромность дарителя и невозможность словами выразить нежнейшие чувства. Потом как-то принес редкость – веточку гардении, не то выпросил, не то купил ее у какого-то растениевода на выставке и как настоящую драгоценность понес прямиком к Лидии Яковлевне. Древесная веточка с двумя вечнозелеными листочками и полностью распустившимся желтоватым бутоном говорила о скрытой, но очень сильной любви. Вручил, по-юношески опустил глаза и чуть слышно вздохнул…
Потом принес как-то редкой красоты бежевый тюльпан, бережно завернутый в газету. Выложил на стол, не дыша, гордо развернул и предъявил своей Лидочке, а потом так поэтично описал эту красоту, так ярко и изысканно, что и сам цветок померк по сравнению с этим описанием. «Смотрите, – сказал, – дражайшая Лидия Яковлевна, присмотритесь получше, загляните внутрь, в самое его сердце, – и он тихонечко приоткрыл пальцами нежнейшие лепестки и впустил к пестику взгляд своей любимой. – Видите, цвет у тюльпана какой-то двуличный, меняющийся по мере раскрывания бутона, сначала нагой, как влюбленные утром, я бы сказал, авроровый, с чуть заметным утренним отсветом и переменчивым характером, как и сама любовь, как богиня утренней зари. Затем, раскрывшись, он становится кремовым, куда, по мере взбивания этого цвета-крема, добавили несколько ягод черники, и от этого он стал чуточку дымным. А после его ненадолго оставили отдыхать на окне, и туда вдруг на секунду полыхнуло солнце, но этого оказалось достаточно, чтобы его оживить! Потрогайте, какие нежные у него лепестки… Но там, в глубине, ближе к сердцевине, сразу наступил вечер, видите? Влюбленные всегда ждут вечера с особым нетерпением, надеждами и бокалом красного вина, его явно плеснули от души на середину лепестков… Только кто плеснул, я не знаю. Такие редкие тюльпаны приносят счастье в любви, дорогая Лидия Яковлевна, и я с надеждой дарю его вам…»
Лида слушала завороженно, как под гипнозом, разглядывая прекрасно описанный, хотя в общем-то невзрачный белесый тюльпан с цветными вкраплениями, но стопроцентно видела перед собой самый прекрасный из всех существующих цветов в мире.
Вот так красиво изъяснялся Федор Степанович, когда любил, вот такой нашел и развил в себе дар.
Со временем наступило время надежности – зацвели ландыши. Федор Степаныч приносил их не букетами, а махонькими корзинками, которые сам сплетал из лозы. Не успевала завять одна корзинка, он приносил следующую, чтоб аромат из комнаты не уходил, чтоб Лидия Яковлевна вдыхала надежность кавалера и с утра до ночи чувствовала ее. Время ландышей слишком коротко, и надо было, чтобы Лидия Яковлевна насладилась ими всей своей трепетной и податливой душой. Корзинки выстраивались на подоконнике в комнате и на кухне около лучков, Лидка набирала в рот воды, брызгала на них и на все вокруг заодно, чтобы освежить нежную сорванную жизнь.
Эта взрослая игра в цветы забрала и всех домашних. Да и Трени-Брени, откровенно ревнуя, спрашивали: «Ну, Лидка, какую крапиву сегодня принес твой воздыхатель? Может, чего-то в еду сгодится? Ты спроси, не стесняйся!» – но с интересом рассматривали букетик, требуя четких разъяснений.
Подруги, те считали, что ухажер этот по-настоящему завидный, хоть немного странный и занудный с цветами этими, но предельно романтичный и душевный. А на внешность его не самого первого красавца никто уже и внимания не обращал, какой приятный во всех отношениях мужчина, говорили, таких днем с огнем нынче не сыщешь.
– Время, понимаешь ли, такое прагматичное, не вписывается он немного в него, но мужик хороший, надежный, как и ландыши его, – улыбнулась, покачав головой, Ева Марковна. Она уже и не помышляла об отношениях, тем более таких смешных, со вздохами и цветочками, да и не помнила уже, вернее, всеми силами старалась забыть, когда ее силой взял по пьянке санитар-кавказец. Поплакала потом в подушку, долго, горько, уже не по-девчачьи, а по-бабьи, как полагается, но не потому, что было противно от слюнявых губ, резких грубых движений, ноющей промежности и перегара, а просто оттого, что произошло это впервые в ее бабьей жизни и так отвратительно. Была с тех самых пор к мужчинам холодна, и если кто-то по молодости еще пытался с ней заговорить, то Ева с ходу отворачивалась, как подсолнух от фонаря. Но опыт этот был ее собственный, а за Лидку она все равно порадовалась, расспрашивала все подробней и подробней об их встречах и вздохах, как о душещипательном сюжете импортного французского фильма про галантный век.
Лидка и рассказывала. Со временем цветы, которые преподносил Федор Степаныч, стали совсем другими, ведь отношения их постепенно окрепли. Вдруг принес шпажник – поехал на электричке за город, долго искал его по полям, нашел, бережно привез, вручил.
– Зря вам грустится, Лидия Яковлевна! Вот, смотрите, что сегодня хочу вам преподнести, голубушка. Важный, хоть и неказистый цветок, но для меня – со значением… Твой взор, говорит он, словно излечил мое больное сердце, вот такое его значение. А это и правда, как увидел вас тогда с бархатцами, так и понял, что непреодолимо тянет быть рядом с вами, и заскорузлое израненное сердце мое с тех самых минут стало оттаивать, распускаться от нежности, словно тугой бутон красной розы, и в этом всем только ваша заслуга после того, что я в жизни пережил. Я с вами людеть стал, если можно так выразиться. Но об этом в следующий раз, пока торопиться не будем…
Назавтра он торжественно вошел, для проформы побарабанив пальцами по двери, поздоровался и, подойдя к Лиде, произнес, как всегда, что-то романтическое:
– Когда сегодня выйдете во двор, голубушка, прислушайтесь к запахам. Где-то неподалеку зацвела липа. Еще пару деньков, и отцветет. Остановитесь под липой, почувствуйте, как вас овевают зефиры, закройте глаза и окунитесь в счастье! Вот и я закрываю глаза, когда нахожусь в ваших пределах – вы такая красивая, что глаза болят на вас смотреть… А цветочки липы, к слову, означают давнюю любовь, дорогая Лидия Яковлевна…
Но вручил тогда почему-то не липу, а веточку обыкновенной герани, что означало, как он объяснил, совершенно другое – мне надо с вами серьезно поговорить.
– Надо же, всего-навсего герань, а какой важный цветок, – сказала Лидка маме.
– Не иначе, как жениться запросится, мать моя… Но ты продумай все детали, никаких обещаний не раздавай! Скажи, у меня мать пока жива, сестры-братья есть, дочка с зятем, советоваться буду! Пусть ждет! Одно дело цветики со значением – мило, прелестно, забавно даже, а другое дело замуж. Мы и не знаем ничего о нем! Так что не торопись, мать моя, вслушайся сначала.
Но герань была не о том, не о женитьбе. Федор Степаныч позвал Лидку к себе, накрыл чайный стол с «Киевским» тортом, конфетами «Метеор», бутылочкой армянского коньяка в пять проверенных звезд.
– Вам какой чаек налить, дорогая Лидия Яковлевна? – спросил с интересом Федор Степаныч.
– Да мне все равно, что заварите, то и ладно, – отмахнулась Лида. Она больше сейчас коньяк хотела, приглашение это к соседу домой немного напугало ее.
