– Ева, вот ты врач, – Лида начинала выкручивать пуговицу Евиного цветастого халата, в котором она обычно приходила к Киреевским. – Есть ли такая болезнь, когда ребенок не понимает цифры? Не видит их в голове, что ли… Как бы тебе это правильно объяснить? Буквы видит и пользуется ими как положено, а цифры просто не понимает? Задаю ей простейшие примеры, 10+10, задумывается, бормочет чего-то, нет, говорит, я в уме такие сложные примеры не могу решить…
– Это не болезнь, а Катина особенность, то есть особенность строения ее головного мозга, если говорить высоким языком. Ну, не может считать цифры, что в этом ужасного? Главное, чтоб могла считать мужнюю зарплату потом! – Ева зычно хохотнула и вытащила пуговицу из цепких Лидиных пальцев.
– Вот, я чувствовала, что у меня особенная девочка, чувствовала! Но пойди в школе объясни, что это именно особенность, а не лень или нежелание, они ж ей двойки ставят и постоянно за это ругают…
– Может, мне к этой сходить, как ее, директрисе? – подала голос Поля. – Как ее зовут-то, забыла… Помнишь, Лидок, мы к ней недавно ходили?
– Мам, это было уже четыре года назад, Катя вон в пятый класс переходит! – Лида взглянула на Еву и чуть развела руками, мол, видишь, память какая у нее стала, а Ева в ответ слегка пожала могучими плечами – что ж тут поделаешь, все там будем. – Ты мне расскажи лучше, куда вы на лето отправляетесь!
Лидка сразу загадочно улыбнулась и поправила прическу:
– Сначала с детьми в Коктебель едем на весь июль, а потом с Федор Степанычем в Палангу. Ну и Козочку с собой берем, конечно же. Козочке дышать надо морским воздухом, сама знаешь, какие у нее легкие…
– Как твой Степаныч-то? – с неподдельным интересом спросила Ева. – Внешне все благопристойно, а на самом деле? Какие подводные камни?
Ева Марковна всегда искала подвох в отношениях между мужчиной и женщиной, и хоть опыта совместной жизни она не имела никакого, но подсознательно чувствовала, что без корысти в межполовых отношениях не обойтись. Бабы за деньгами идут, за опорой и надежей, мужики в поисках междуножья рыщут и устроенного быта, на этом те и другие и сходятся. «А зачем вся эта суета, если я сама себе и баба и мужик, – рассуждала Ева. – Денег хватает выше крыши – квартира есть, дача родительская есть, на Черное море могу себе позволить, брильянты и тряпки даром не нужны – под докторским халатом все равно не видно, а на половуху уже век как не тянет. Так зачем еще терпеть в квартире какого-то чужого и постоянно голодного товарища, который будет хватать ее за ее родную жопу и считать, что имеет полное на это право! Унизительно! Ведь она не просто женщина, а еще и педиатр! Зачем все это?» Воспоминания о плотских радостях давным-давно затуманились, испарились и исчезли, и рассказывать об этом никому, даже Лидке, она бы не посмела. И потом это были не «воспоминания», а «воспоминание», одно-единственное, жутковатое и странное, и, видимо, странностью своей запечатавшее, как сургучной печатью, те отделы еще неокрепшего тогда студенческого Евиного мозга, которые отвечали за хотение, вожделение и, как результат, размножение.
Дело было на первом курсе института. Ева с тремя новонабранными на ее курс девочками пошла в анатомичку, чтобы взять на время обычный человеческий череп в обмен на свой студенческий билет и изучить все косточки именно по настоящему черепу, а не по картинке в атласе. Санитар южных кровей, хитро подмигнув Еве, завернул чью-то бывшую голову в газету «Правда» и буднично вручил ей, словно это был кочан капусты или футбольный мяч, студенческий же ее принял и положил в карман. Халат на санитаре был несвеж и зажеван, подозрительные пятна сливались с его сероватым фоном, но смуглый хозяин халата был полон энергии и, улыбаясь, посверкивал крупными желтоватыми зубами. Возраста был «пожилого», лет тридцати пяти, как отметила юная Ева. Рассматривая его, думала, как можно было выбрать такую незавидную работу. Мужчина заметил на себе цепкий взгляд некрасивой девушки, открыто оглядел ее с ног до головы и сказал, ухмыльнувшись:
– Если вы, моя хорошая, к 18 часам не успеете сюда сдать экспонат, то приходите тогда в морг районной больницы, я там сегодня в ночную. – Он хищно сверкнул зубами и сделал ударение на последнем слове.
– Я сюда успею, – сказала, покраснев, Ева, быстро поблагодарила, схватив добычу, и девчонки хором заторопились в общежитие. Там с ходу принялись рассматривать диковинную костяную сферу со всеми ее трещинками, отверстиями, крючочками и зазубринками, проговаривая вслух «os frontale», «os parietale», «os occipitale»… Водить пальцем по гладкой черепной поверхности было жутковато и одновременно приятно, Ева словно чувствовала какую-то необъяснимую власть, согревая руками отполированную кость.
Очнулись девчонки около шести, вдоволь назубрившись и наигравшись Бедным Йориком, которого для простоты прозвали Игорьком. Анатомичка, конечно, уже закрылась, но это не слишком смутило Еву, главное ведь они сделали, Игорек был изучен на 100 процентов. Ева тщательно завернула его в газету, положила в авоську и пошла сразу к больничке.
Морг нашла быстро по высокой трубе, коптившей небо. Позвонила в звонок, и почти сразу «пожилой» санитар, словно поджидая у входа, гостеприимно распахнул перед ней двери. Ева ойкнула и очутилась в длинном сером обшарпанном коридоре. А какой еще мог быть коридор в морге?
– Заходи давай! А то я решил, что не придешь и мне придется новый череп вываривать! – и он снова жизнерадостно подмигнул.
Еве было неловко и в то же время любопытно. Два этих чувства какое-то время толкались у нее в организме, но любопытство победило.
– А где вы берете череп, если что? – спросила она, зачем-то покраснев.
Санитар остановился, поднял ввысь мощные черные брови и вдруг спросил:
– А тебя как зовут?
– Ева…
Такое имя он услышать не ожидал, было написано на его лице.
– От как, Ева… А я Магомед. Ну пойдем, Ева, если тебе действительно это интересно. – Он толкнул массивную дверь и щелкнул выключателем. – Вот, знакомься, наши гости…
В большом секционном белокафельном зале стояло три стола, на которых возлежали «гости» – двое мужчин и сухонькая старушка. Лица всех троих были прикрыты тряпками, пропитанными формалином, а на плече каждого красовалась фамилия с инициалами. В ногах тела, некогда принадлежащего Жеребенко С. Н., лежали его же внутренности, которые слабо поблескивали и переливались. Пахло рынком, салом, мясными рядами. Даже формалин не мог заглушить этот торгашеский запах.
– Голову можно отнимать только у тех, кто завещал свое тело науке, есть и такие товарищи, – Магомед откинул тряпку с лица бывшего товарища Жеребенко. – Ну, слушай, раз интересно. Производим декапитацию, – он шварканул рукой по шее Жеребенко, – очищаем ненужное, снимаем мягкие ткани, вынимаем глаза, мозг. Когда все хорошо очищено, варим с солью и специями, – Магомед стрельнул на Еву глазом, ткнул локтем и хохотнул. Ева еще держалась, но ватный ком уже подступал к горлу. – Шучу. В общем, варим долго, пока остатки мяса и сухожилий не отстанут от костей. Потом еще варим. И еще. – Магомет говорил об этом буднично, словно рассказывал о рецепте ухи или куриного бульона. – После выварки череп вымачиваем в перекиси водорода, чтобы хорошенько отбелить. А если все-таки останутся желтые пятна, тогда окунаем в бензин, чтобы он окончательно съел весь жир, – и Магомед звучно хлопнул Жеребенко по лбу.
