— Какую?
— Бар охранять буду.
— В субботу и воскресенье теперь тоже не с нами?
Спросила грустно и погладила его взъерошенные волосы.
— Прости, Кузнечик, деньги нужны. Но ты ж справишься, да?
Щелкнул по курносому носу.
— Справлюсь. Петарда уже привыкла ко мне. Слушается.
— Вот и хорошо. Вы поладите. Я знаю.
Кивнула и в этот момент ужасно на сестру свою была похожа. Сердце тоской сжало. Ощутил, как соскучился. Полдня не видел и опять поехать хотелось.
— А…Михайлина? Когда ее выпустят?
— Скоро…как улучшения будут, так и отпустят.
— А они будут?
Не верили даже дети. Все держалось только на нем.
— Обязательно будут. Утром к ней все вместе поедем.
Но утром они никуда не поехали.
* * *
Странно стоять по ту сторону от красивой жизни. Стоять и смотреть с улицы на праздник души и тела, который устраивают его сверстники. Наркота, выпивка, телки. Отжигают по полной. Проходят мимо него, даже не замечая. А он на входе, как придурок. На селекции. Второсортный. Сам когда-то даже не помнил, как они выглядят эти охранники. А теперь стоял как они в куртке с логотипом, в бейсболке. Прав отец. Никто он и ничто. Без денег в этой жизни ты ноль без палочки.
Надо думать, что замутить. Когда-то вместе с Нирваной прикидывали магазин с IQOS открыть, вложить деньги деда, а теперь деньги ушли на другое, намного более важное.
— О, бля! Нихрена се! Демон ты ли это?
Увидел Нирвану с двумя девками блондинками. Как всегда, под чем-то, девок за задницы придерживает. Ухмылка злорадная до ушей. После их последнего разговора дружба больше не заклеилась.
— Кто это? Твой друг? — удивились блондинки. То ли близнецы, то ли он одинаковых где-то вечно находит. Они сейчас все на одно лицо. Одинаковые, выпяченные «уткой» губы, обтянутые скулы, накладные ресницы, брови в поллица и волосы до задницы. Тоже накладные. Винировая улыбка, силикон прет из-под тесного платья. Соски то ли настоящие, то ли тоже приклеенные торчат торчком.
— Та да. Дружбанелло мой. Ну что, бро, ты че тут делаешь? Работаешь? Реально?
— Работаю. Иди давай. Развлекайся.
Ощущение, что сегодня кому-то пустят кровь появилось где-то на уровне затылка и застучало в висках.
— Че хмуро так? А ты че…эту училку пое***ваешь в больнице? Правду говорят?
— Иди давай. А то тебя самого в больнице пое***вать будут.
Мрачно посмотрел на бывшего друга. Тот плохо себя контролирует нанюхался дури.
— Че он борзый такой? Нирвана, кто этот придурок? — спросила одна из телок. Вторая в этот момент усердно строила ему глазки и облизывала раздутый рот.
— Закрой рот соске своей! И вали отсюда!
Нирвана перестал улыбаться.
— Че в натуре на работе? Из-за этой шлюшки? Которая вначале перед братом твои раздвигала, а теперь тебе отсасывает? Она уже научилась причмокивать или ты ей рот ложкой открываешь?
С рыком бросился на Нирвану. Сцепились, скатились со ступеней, полетели кубарем. Дружки Неравина набросились следом. Охрана пыталась растащить. В итоге сцепился и с ними. Дрались жестко. До крови. Демьяна били ногами. Когда растащили он еле разогнулся, трогая ребро и окровавленное лицо.
— Сука…, - сплюнул кровью.
Его рассчитали в ту же ночь. Денег не дали. Выставили пинками.
Шатаясь, побрел домой. Упал на лавочку, в сквере, чтоб малых не пугать своим видом с подбитым глазом и расквашенным носом и губой, там так и вырубился. В себя пришел от прикосновения горлышка бутылки к губам.
— На попей, Антихрист. Ты чего здесь разлегся? А ну давай домой.
Баба Аня с удивительной прыткостью помогла ему встать и подняться по лестнице. Он проспал почти до полудня.
Потом она мазала ссадины самогоном, прикладывала компрессы к ребрам.
— Тебе б в больницу. Ребра могут быть сломаны. За мелких не волнуйся я присмотрю. Таки влез куда-то. Не можешь без приключений.
— Какая больница? У меня девочки и Мишка.
— Ну хоть сегодня отлежись. Куда с травмами такими?
— Она меня ждет там…одна совсем. Который час?
— Пять вечера почти. Поздно уже ехать.
— Не поздно. Надо. А то подумает бросил ее…
Поднялся со стоном, куртку натянул.
— Посидите сегодня с ними вечером, хорошо?
— Посижу, куда денусь?
* * *
В палату зашел и она впервые голову повернула, глазами в него впилась. Дышит тяжело, часто. Он к ней сразу, куртку сбросил, за руку взял. Испугался этого выражения глаз непривычного, такого странного. Впервые за все время вот так ему в лицо смотрела, словно звала к себе.
— Случилось что-то?
Молчит смотрит на него, обводит лицо взглядом каким-то глубоким, живым. Не таким как раньше.
— Бо-ль-но…
Едва расслышал, с сумасшествием в губы потрескавшиеся ее взглядом впился, не веря своим ушам. А они снова еле зашевелились.
— Бо-ль-но…
— Больно? Я сейчас! Я позову кого-то! Сейчас!
Бросился в коридор, забыв про свои ребра, про колено распухшее. К медсестре подбежал, отталкивая какую-то бабку в цветастом халате.
— Ей болит. Она сама сказала.
— Кто сказал?
— Ярошенко с четырнадцатой, сказала, что больно ей.
На смене другой врач, новый какой-то, он устало и раздраженно на Демона посмотрел.
— Кто? Спинальница? Она не разговаривает. Вам послышалось! Идите. Не мешайте. У нас пересменка.
— Сказала, что больно! Обезболивающее надо!
— Я закончу и к ней подойдут.
Переклонился через стол и сгреб врача за грудки, вытянул к себе.
— Сейчас пойдешь! И уколы свои возьми! Не то сам в соседней палате ляжешь!
К постели Михайлины подтащил, а сам склонился к ней, всматриваясь в ее глаза, полные тревоги.
— Где больно? Вот врач пришел. Сейчас станет легче.
А она вдруг так отчетливо, но дрожащим голосом спросила:
— Те-бе бо-ль-но?
Моргнул несколько раз. На врача посмотрел, потом снова на нее. И, да, ему стало больно. Пиздец как больно. Аж вывернуло всего. Дышать стало нечем.
Глава 17
Спустя три месяца…
— Ну что? Едем гулять?
Натянул шапку на Петарду и дернул за бубон Кузнечика. Обернулся к Михайлине. Она сидела в инвалидном кресле, нахмурив брови и стиснув челюсти. Одевал он ее против воли. У них часто случалась эта война. Она выгибалась, отворачивалась и не давала себя тронуть. С больницы, когда привез ее, самое трудное началось. Борьба с ее стеснительностью, с упрямством. Когда он раздевал ее, она отворачивалась и плакала. И для него это было невыносимо, хотелось бить окна и выносить стены на хрен. Ненависть ее сил лишала. Чувствовал себя последним конченым куском дерьма.
