Когда такси доезжает до нашего дома, я глубоко вдыхаю и выхожу из машины. Мне приходится собрать в кулак всю свою смелость до последней капли, потому что мой отец не будет счастлив услышать то, что я ему скажу. Но Хантер прав: папа от меня не отречется. Я сердцем чувствую, что так не будет. Он может поворчать и подуться, но здания он не рушит.
Я просто должна буду твердо стоять на своем и не давать ему на меня давить, особенно по поводу медицинской школы. Пора мне перестать быть папиной маленькой девочкой и стать самостоятельной женщиной.
Как обычно, мои ноздри приветствует бесчисленное множество ароматов, когда я вхожу в дом.
– Мам? – зову я.
– Тут. – Она на кухне, а где же еще?
Я прохожу в дверной проем и чуть не поскальзываюсь на луже своих же слюней. Она жарит цыпленка с перцем и горохом, и пряный запах приводит меня к плите.
– Боже, мам. Пожалуйста, переезжай ко мне в особняк Теты, – прошу я. – Ты могла бы готовить для нас каждый божий день. Завтраки, обеды, ужины. – Я дрожу от чистой радости. – Это будет мечта, а не жизнь.
Мама фыркает.
Я обхватываю ее сзади руками и целую в щеку. Я пытаюсь стянуть кусочек цыпленка, и она хлопает меня лопаткой по ладони.
– Пошла прочь! Кыш! – Она машет руками, как будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.
– Ты злая, – ною я.
Она закатывает глаза и продолжает готовить.
Из-за того, что еда выглядит и пахнет так вкусно, я решаю подождать, пока мы не поужинаем, прежде чем начать сбрасывать бомбы. Папа выглядит измученным, когда присоединяется к нам в столовой. Его темные глаза подернуты усталостью, и он постоянно их трет в течение ужина.
– Тяжелая операция? – сочувствую я.
– Операции, во множественном числе. Я сделал две краниотомии подряд: одну для биопсии, а другую для удаления опухоли. И только я решил, что все закончил, как самолетом доставили третьего пациента с субдуральной гематомой. – Он подробно рассказывает о каждом случае, приводя тонну технических деталей. Я не понимаю и половины из того, что он говорит, но ему, похоже, просто надо поболтать об этом со мной.
– Представить не могу, как можно так долго оставаться в операционной, – признаюсь я. – Я бы заснула прямо на пациенте.
– Для этого нужна высокая дисциплинированность. – Он хмыкает. – Забавно: это правда была долгая ночь, но я далеко не так вымотан, как во время окончания резидентуры или обучения в медицинской школе.
Это идеальное вступление.
Воспользуйся им, Деми, воспользуйся!
Но я тряпка. Поэтому я молчу.
Вместо этого я заговариваю о другой причине моего приезда. Лучше начать с малого, так ведь? Признаться, что у меня новый парень, – не так экстремально, как рассказать, что я меняю карьерные планы.
Я прочищаю горло.
– Я хотела кое о чем с вами поговорить.
Мама отодвигает стул и начинает вставать.
– Дай я сначала все уберу.
– Нет, мама, садись. Мы можем сделать это потом.
– Потом? – Она, похоже, в ужасе. Потому что у нас в доме сначала едят, а затем все убирают. Но, увидев мое серьезное выражение лица, она опускается обратно на стул с проблеском тревоги в медово-карих глазах.
– Все в порядке?
– Все даже лучше, чем в порядке, – признаюсь я.
На папином лице сгущаются облака. Черт побери. Кажется, он знает, что я сейчас скажу.
– Я хотела сообщить вам… – Я резко выдыхаю. – Я встречаюсь с Хантером.
Тишина.
– Эм. Это же хорошие новости?.. – не выдерживаю я, переводя взгляд с одного на другого.
Мама заговаривает первая.
– Ладно. Маркус. Что ты думаешь по этому поводу?
– Ты уже знаешь, что я думаю. Я не считаю, что он ей подходит.
Она медленно кивает и поворачивается ко мне.
– И все? – в недоумении восклицаю я. – Он сказал это, и ты просто киваешь, как марионетка?
Мама хмурится.
– Деми.
– Это правда. Ты даже не знакома с Хантером!
– Если твой отец говорит, что он тебе не подходит, то я с ним согласна.
– Ты. С ним. Не. Знакома, – выплевываю я каждое слово сквозь сжатые зубы. Я делаю несколько вдохов, пытаясь успокоиться. – Серьезно, мам, я так в тебе разочарована.
От возмущения лицо моей матери темнеет. Она открывает рот, и я знаю, что сейчас на меня выльется весь ее латиноамериканский характер. Но мой характер успевает сделать это первым.
– Ты постоянно даешь папе решать, как тебе думать! Ты кричишь, и визжишь, и закатываешь истерики, когда дело касается твоих вещей. Твоей кухни, твоего гардероба, твоих интересов, но когда дело доходит до чего-то важного, то домом управляет он – и твоими мозгами, видимо, тоже.
– Деми! – гремит отец.
– Это правда, – настаиваю я, яростно качая головой. – Ты даже не дала Хантеру шанс. Я ожидала от тебя большего. А ты, – я поворачиваюсь к папе, – ты встречался с ним, и он был к тебе только добр. Он не грубил, он слушал, когда ты говорил, попытался заплатить за обед…
– Потому что он богатенький мальчик, – ехидно говорит папа.
– Нет, потому что он хороший человек. И он мне очень, очень нравится. – В горле поднимается боль. – Можете не любить его, если не хотите, ладно. Но он все равно будет присутствовать в моей жизни. Мы встречаемся, и между нами все серьезно. Мы обсуждали совместную поездку на весенних каникулах, а летом, может, даже полетим в Европу. Хантер будет присутствовать в моей жизни независимо от того, нравится вам это или нет.
Папа хмурится.
– Ты должна будешь летом заниматься молекулярной биологией, – напоминает он мне.
От досады у меня сводит все мышцы. Я чувствую, что слишком напряжена, чтобы двигаться, не то что говорить. Я снова вдыхаю, заставляя себя расслабиться. По своему опыту я знаю, что истерики на моего отца не действуют. Крик его не пробивает. Если хочешь достучаться до моего отца, то надо использовать логику.
– Я не буду ей заниматься, – говорю я ему. – Я больше не хочу заниматься наукой.
Он изгибает бровь.
– То есть?
– То есть у меня скоро взорвутся мозги. Мне плевать на биологию, или химию, или еще какой-то подготовительный курс по медицине, который я брала за последнюю пару лет. – Я облизываю внезапно высохшие губы. – Я не пойду в медицинскую школу после университета.
Наступает оглушительная тишина. Никто не говорит ни слова, но в моей голове – какофония звуков из-за ревущего пульса. Папа явно в шоке, но я не могу понять, злится ли он.
