В итоге я выбираю толстые леггинсы, толстые носки и толстый красный свитер. Ключевое слово: толстые. Я похожа на зефирку, но ладно. Тепло важнее привлекательности.
Я уже хочу приняться за макияж, когда у меня загорается телефон. Надеюсь, это не Хантер звонит, чтобы спросить, как все прошло в Бостоне. Ему надо сфокусироваться на игре, а новость о том, что мы с отцом теперь не разговариваем, вряд ли настроит его на хороший результат. Расскажу ему потом.
Но это не Хантер; это Ти-Джей.
– Привет, – говорю я ему. – Ты идешь на игру? Ты так мне и не ответил.
– Нет, не иду.
– А. Ладно. Жаль. – Я открываю косметичку. – Было бы здорово тебя увидеть.
– Правда? Разве было бы? – Его дразнящий голос звенит у меня в ухе.
Я хмурю бровь.
– Все в порядке? Кажется, ты немного пьян.
Он просто смеется.
Я хмурюсь еще сильнее.
– Ну ладно. Хорошо. Я сейчас собираюсь, поэтому расскажи, что случилось, или я позвоню тебе завтра.
– М-м-м… – Он все еще смеется, но уже с примесью истерики.
– Ти-Джей. – Желудок щекочет тошнотворное ощущение. – Что, черт возьми, происходит?
Тишина. Она длится около трех секунд, и когда я уже хочу проверить, не прервался ли звонок, Ти-Джей начинает говорить. Он говорит так быстро, что я едва улавливаю смысл, и мои постоянные вопросы: «стой, что?», «о чем ты говоришь?», «что это значит?» – только сильнее его раздражают. К тому времени, как он замолкает, я едва сдерживаюсь, чтобы не блевануть. Я испуганно вдыхаю.
– Оставайся на месте. Я еду.
38
Хантер
Возбуждение шкворчит в воздухе, пока мы с товарищами по команде надеваем снаряжение. Тот, кто сегодня победит, выйдет в финал, поэтому давление чувствуем мы все. В прошлом сезоне мы дошли до финала, и отвергнутый любовник сломал мне запястье. В этом сезоне с запястьем у меня все в порядке, а из-за члена не случилось ни малейшей проблемы.
Баки рядом со мной натягивает штаны, болтая с Мэттом и Алеком о какой-то новой радикальной терапии, которую стали применять на спортсменах.
– Богом клянусь, такой палатой можно было бы пытать Джеймса Бонда. Тебя обдувают жидким азотом с температурой где-то минус сто градусов.
– А потом что? – Алек, кажется, в восторге.
– Ну, теоретически это стимулирует выздоровление. В реальности, думаю, ты только получаешь обморожение.
Я весело оглядываюсь через плечо.
– О чем это ты говоришь?
– Криотерапия, – отвечает Баки.
– Звучит сильно, – замечает Конор, сидящий на скамье рядом со мной. Он поднимает руку и убирает светлые волосы за уши.
– Чувак, – говорю я ему. – Не знаю, сообщал ли тебе кто-то, но… у тебя на голове скоро будет «рыба-мул»
[31].
Стоящий у своего шкафчика Мэтт улюлюкает.
– Спереди бизнес, а сзади вечеринка.
Конор лишь спокойно пожимает на это плечами. Даже узнав, что его прическа похожа на «рыбу-мула», он не забеспокоился. Жаль, что нельзя разливать его уверенность по бутылкам и продавать прыщавым мальчикам-подросткам. Мы бы срубили бабло.
– Тебе надо постричься, – советует Джесс. – Эта прическа убивает у девушек все возбуждение.
Кон закатывает глаза.
– Во-первых, ничто во мне не может убить возбуждение у девушек.
Думаю, он прав.
– А во-вторых, я не могу постричься. Иначе мы проиграем.
– Блин, – говорит Джесс, бледнея. – Точно.
Хоккеисты и их суеверия. Похоже, Кон не будет стричься до апреля.
– Господи, что это за вонь? – спрашивает тренер из дверного проема. Он заходит в раздевалку, сморщив от отвращения нос.
Я переглядываюсь с парнями. Я ничего не чувствую, и по пустым выражениям лиц остальных вижу, что они тоже озадачены.
– Такой запах, как будто взорвался серный завод, – рычит тренер.
– А, – понимает Баки. – Да, это Пабло.
– Яйцо?
Я не могу сдержать смех.
– Ага-ага…
– Не говори, мать твою, «ага-ага», Дэвенпорт.
Я его игнорирую.
– …потому что такое случается, когда вы просите кого-то заботиться о яйце целых пять месяцев. Оно испортилось. Мы уже все привыкли к запаху. – Я гляжу на Баки, который вытаскивает из своего шкафчика Пабло Яйцебара. – Я думал, он у тебя в застегнутом мешочке, чтобы вонь не распространялась.
Сейчас Пабло завернут в многочисленные слои целлофана и туго обтянут розовой полосой ткани. Теперь даже не видно лица этого поросенка, потому что оно скрыто пластиком толщиной в сантиметра два.
– Я вытащил его, потому что мне стало его жалко. Он заперт там как преступник.
В раздевалке раздается фырканье и хмыканье. А вот тренеру не весело.
– Дай его мне, – приказывает он, протягивая здоровенную лапу.
Баки выглядит встревоженным. Он смотрит на меня, словно спрашивая: «Можно?» Я пожимаю плечами.
– Он босс.
Как только символ нашей команды оказывается в руках у тренера, он подходит к мусорному ведру у двери и бесцеремонно выбрасывает Пабло.
Раздается приглушенный крик, принадлежащий Баки, за которым следует абсолютная тишина, и в комнате становится жутко.
Мне кажется, как будто из моих легких выбили воздух. Пабло так долго был нашей частью, что я не знаю, что сказать. Ошарашенные лица моих товарищей по команде подтверждают, что они чувствуют то же самое.
Тренер Дженсен сцепляет на груди руки.
– Поздравляю, вы выполнили нелепое задание, которое я не хотел вам давать и думал, что вы про него забудете. Но… – Его голос становится грубым. – …передавая друг другу яйцо, вы все показали настоящую командную работу и ответственный подход к делу. А я человек слова: я поговорил с деканом, и он сказал, что, возможно, со свиньей что-то получится сделать.
Баки в полном восторге.
– Серьезно? У нас будет свинья? Парни, мы сделали это.
– Пабло-свинья, – медленно говорит Джесс. – Не так хорошо звучит. Нам нужна новая кличка.
– Пабло Свинобар, – выдаем одновременно мы с Конором и, ухмыляясь, смотрим друг на друга.
– О господи, – говорит Мэтт сквозь смех. – Вот оно, остальным можно уже ничего не говорить. Ничего, что вы скажете, не будет лучше этого.
Остальные члены команды начинают хохотать. Даже у тренера дрожат губы. Но он хлопает в ладони, показывая, что время веселья закончилось, и все снова возвращаются к подготовке.
