– Нет, ничего, – ответил Маурелл, выплевывая кусочек отгрызенной изоляции.
– Следы?
– Нет, все в норме. Холостая пульсация, пару недель тому здесь мог выпасть дождь с остаточным содержанием стронция, после того последнего взрыва, но уже все смыто – счетчик почти не реагирует.
– А эти облачка? – вопросил профессор, цедя слова, как человек, говорящий при отвлеченном внимании. Трость, на которую он опирался все сильнее, постепенно уходила в землю. Он резко отодвинул лицо от окуляров.
– Там какие-то тела, – сказал он тоном ниже.
– Да, я видел.
– Профессор, это не может быть какой-нибудь хондрит? – спросил третий мужчина. Он подошел к ним, держа в руках металлический цилиндр, от которого уходил кабель в кожаную сумку, висевшую у него на плечах.
– Вы никогда хондрита не видели, – резко ответил Виннель. – Это вообще не метеор.
– Ну так что, идем? – спросил Маурелл. С минуту все стояли в нерешительности. Виннель сложил свою трость и начал медленно спускаться по склону, внимательно смотря, куда ставит ноги. Вчетвером с профессором они перешли мелкую ложбину, миновали двух постовых – солдаты неподвижно глазели на них – и вступили на сыпкую, выгоревшую, неприятно рассыпающуюся под ногами траву.
Капитан минутку постоял, затем вдруг двинулся вслед за ними.
Маурелл первым вошел в просвет между обожженными кустами, наклонился, что-то поднял с земли, посмотрел перед собой и медленно двинулся в направлении темного утолщения, туда, где обуглившийся столбик пня склонялся в его сторону. Остальные подходили к нему, останавливались, у них медленно опускались руки, они темной группкой застыли напротив воронки.
Из воронки – чуть ниже того места, где они стояли, – выдавался грушевидный объект высотой в два человеческих роста с идеально гладкой, словно отполированной поверхностью, сверху, куда не доставал взгляд, из него вырывались маленькие незаметные облачка, точнее, очень узкие колечки светлого пара, которые тут же утрачивали свою форму и расплывались, а на их месте появлялись новые, и все это происходило совершенно беззвучно.
Но никто из стоящих не смотрел вверх.
Стекловидная груша, суживающаяся и легонько клонящаяся набок, была прозрачной. Так казалось в первую минуту. Часть света, отраженная чрезвычайно гладкой поверхностью, собиралась в зеркальный образ неба, облаков и группки людей, маленьких, уменьшенных до размеров пальца. Но часть солнечного блеска, греющего им плечи и шеи, проникала вглубь, и там было видно как бы утопленную в стекле, все более мутневшем и к середине становящемся молочным, местами отсвечивающем темным перламутром, продолговатую фигуру величиной с человека. С одной стороны она заканчивалась двумя вытянутыми склеенными шарами, а с другой была расщеплена дважды – там были как бы четыре ноги, две подлиннее и две покороче, – и все это упиралось в нечто вроде живой изгороди, также утопленной в стекло, – виден был лишь ее фрагмент, с обоих концов развеивающийся в замутнениях и лишь посередине отчетливый, словно высеченный из белого коралла. Чем дольше стоящие смотрели в глубь груши, размеренно выделяющей клочки пара, тем отчетливее, казалось, в ее внутренности молочная группа форм отделялась от окружающей ее прозрачной массы, а жидкая мгла, окутывающая контуры, прилегала к ним все плотнее, хотя происходило это слишком медленно, так что никто не мог заметить ни одного отдельного движения. Они смотрели долго, так долго, что до них стали доноситься приглушенные расстоянием крики людей, которые остались на противоположном склоне, у вертолетов, но и тогда никто даже не пошевельнулся, потому что формирование того, что находилось в груше, продолжалось, и каждому казалось, что через минуту-другую он увидит все происходящее в мельчайших подробностях.
Маурелл первым освободился от наваждения. Вскрикнув, он закрыл глаза рукой и так простоял минуту.
– Там кто-то есть, – услышал он за спиной.
– Подождите, – сказал профессор.
– Что все это значит? – спросил капитан, который пришел последним, но остановился ближе всех, на самом земляном валу, окружающем прозрачное создание. И прежде чем кто-либо смог его остановить, он сделал три шага вниз по внутреннему склону воронки. Импульсивно вытянув руку, он коснулся хрустально блестящей поверхности.
И тут же упал на нее лицом, вполовину согнутый, как кукла, сполз по овальной поверхности, ударился головой о холмик выброшенной земли и замер так, вклинившись телом между основанием груши и большой стекловидной ветвью, выходившей из нее и упиравшейся в грунт.
Все вскрикнули. Маурелл схватил за плечо и удержал товарища, который хотел спрыгнуть к капитану. Они попятились, соприкасаясь плечами. Остановились.
– Нельзя это так оставить! – крикнул третий мужчина, бледнея. Он вытащил из сумки кабель, бросил его на землю, стал делать петлю.
– Что ты делаешь?! – крикнул Маурелл. – Гетсер, стой!
– Пусти меня!
– Не ходи туда!
Гетсер перескочил через вал, окружающий воронку, остановился в трех шагах от груши и бросил кабель вверх, к неподвижному ботинку капитана. Когда он потянул кабель, петля соскользнула и вернулась пустой. Он бросил ее второй раз, прицеливаясь тщательнее. Петля крутнулась, ударилась о зеркальную поверхность и упала. Все замерли, но ничего не произошло. Гетсер сделал еще один шаг и, уже смелее, старательно бросил петлю. Кабель, коротко хлестнув, обвился вокруг ботинка. Гетсер начал тянуть, ему помогали еще двое. Тело капитана дрогнуло, перекатилось через овальный стекловидный верх «корневища» под грушей и поползло по склону. На самом валу его подняли и дальше вытащили на руках. Повернули лицом кверху. Оно было бледное, покрытое крупными, как роса, каплями пота. Лоб и щеки в крови.
– Он жив! – триумфально воскликнул Маурелл.
Он и другой мужчина присели на колени и быстро-быстро, так, что пуговицы летели из-под пальцев, расстегнули мундир. Они начали поднимать и опускать руки безжизненно лежащего капитана, размеренно сжимая ими его грудь. Капитан вдруг начал дышать. Он судорожно хватал воздух и хрипел при выдохе. Опустили его руки, руки мягко упали на траву. Тогда увидели, что правая ладонь, которой он коснулся шара, скрючилась и почернела, как если бы побывала в огне. Лежащий издал стон, его тело судорожно дернулось. Ему забинтовали лоб, разбитый при падении, перевязали руки и позвали двух солдат, которые как раз спускались по склону. Когда солдаты унесли так и не пришедшего в сознание капитана, Маурелл взглянул на грушу и вскрикнул.
Все разом повернулись к ней.
На высоте человеческого роста, там, где капитан коснулся гладкой поверхности, в некотором углублении под нею белел расплывшийся, но медленно становящийся все более отчетливым растопыренный отпечаток, словно бы ладони с пятью легко расставленными пальцами, утопленными в стекле.
Маурелл шагнул к груше.
С того момента, когда он увидел ее впервые, прошло несколько минут. За это время внутреннее изображение сделалось более отчетливым. Две фигуры, без сомнения человеческие, как две молочно-белые скульптуры, покоились в глубине, облитые слоями все более темнеющей глазури: мужчина, обнимающий за талию лежащую рядом с ним женщину, – а их прижатые друг к другу шарообразные головы сливались с тонким кружевом вырастающей за ними изгороди, изваянной со значительно большей тонкостью, – так, Маурелл отчетливо разглядел какую-то маленькую, идеально круглую ягоду, которая свисала над головой женщины с ветки изгороди.
