В 1960-х годах Лем без всяких противоречий описал биоморфы (искусственные инстинкты) и технобионты (интеллектуальные машины). Его литературно не удавшийся герой наверняка принадлежал бы к последним. После избавления текста «Охоты» от противоречий мы получили бы нечто вроде охоты на дронов (не являющейся ни трагической, ни псевдотрагической, как это было). Но андроиды-«нелинейники» (в «Дознании» из «Рассказов о пилоте Пирксе») – будто бы эквивалентные людям в разуме – уже наделены волей (хотя и с «предохранителем» от действий против человека, то есть по разуму все-таки более слабые). Эта концепция, пожалуй, непротиворечива. Во всяком случае, литературно удачна. При написании же первой «Охоты» автор не принимал всерьез закон Плотина – Лема (из «Голема XIV»): «Созидаемое менее совершенно, чем созидатель», – хотя предвосхищал его уже в «Диалогах».
В рассказе мы читаем: «Ведь не делается все, что можно представить» (выразить на своем языке). (Разум, в отличие от психики животных, благодаря интеллекту выходит за рамки неоднозначности.) Иначе «мир бы рухнул» из-за чрезмерного столкновения поставленных целей. Поэтому должен существовать какой-нибудь «институт целей», их упорядочивание. Лем, подобно Аристотелю и Канту, наряду с теоретическим разумом постулирует существование практического – неотъемлемого компонента разума вообще. Это станет одной из idée fixe зрелого Лема: разумные существа не могут обойтись без автономных ценностей (которые они признают).
Герой рассказа говорит, что «если бы люди были (…) такими, как он [такими же умными. – П.О.], они бы не охотились» (на иных разумных). Таким образом автор затрагивает древнее положение теодицеи. В светской версии оно звучит так: могут ли быть разумные существа исключительно с доброй волей? Теологическая традиция гласит: не могут, потому что они не будут свободными. То же самое говорит зрелый в философском смысле Лем (после «Суммы технологии»). Что это, однако, значит? Что ж: добрая воля – это желание творить добро и бороться со злом. Для этого второго необходимо существование злой воли. Таким образом, добрая и злая воля логически связаны как две страницы одного листа. «Добрая воля», которая только бы совершала добро, а со злом не боролась, на самом деле только предотвращала бы страдания. А это можно делать автоматически. Так что она не была бы доброй волей. (Истина была бы для нее, при отсутствии лжи, только формальной, не аксиологической ценностью, это же и с красотой – при отсутствии воли изуродовать.) Тогда разумные существа всегда должны делиться на добрые и злые и, кроме того, соединяться в борьбе. Это тайна вольной воли.
Воля вольная, потому что это автономное личное желание, отличающееся по форме и силе. В 1975 году в одном из писем Лем отмечает, что «космос, густо населенный», может быть «чудовищнее, чем почти пустой», потому что в первом, «к сожалению, может быть много цивилизаций по типу Освенцима». Пример такой цивилизации (такого разума) мы узнали, например, из «Гласа Господа». Нечто иное представляют собой «безличные разумы», как Голем XIV: они могут иметь внутреннюю структуру, подобную структуре общества, и быть так устроены, что личное зло будет полностью подавлено в работе всей системы. Но не внутри него, не в «безличной душе».
В конце жизни, рассматривая в книге «Мгновение» три понятия – интеллект, разум, мудрость, – Лем пишет, что первое – «безличное», второе – с «эмоциональной составляющей», третье – единственное наполненное «моральными ценностями». Однако он трезво добавляет, что после полувека внимательного наблюдения за достижениями науки «нет ни малейших намеков на возможность выяснить (…), каким образом мозг рождает сознание». Будет ли это когда-нибудь выяснено?
Заброшенную «Охоту» Лема следует прочитать также и по иной причине – хотя бы ради одного фрагмента, чрезвычайно прекрасного. Вот они, три предложения о том, чем можно заполнять мысли: «Удивлением, что то, чему назначено быть, то и происходит. Что сначала этого нет, совершенно, как будто никогда не может быть, но потом ведь случается. И что от этого нет спасения, что ничего нельзя сделать». (Позже Лем развил эту идею в замечательном фрагменте о «полосе тени» [о возрасте между тридцатью и сорока годами. – В.Я.] в «Ананке» из «Рассказов о пилоте Пирксе».) Это подходит и для болезни, и смерти, и позора от чужих или собственных поступков, и для счастливой любви; подходит точь-в-точь для нашей ДНК. Таким образом об ощущении судьбы – составляющей суть человечности – говорит известный во всем мире великий Лем.
