— А когда ты говоришь про замуж… Нам так хорошо вместе… Но представь на секунду, что мы станем вместе жить. Конечно, тогда мы сможем заниматься сексом когда угодно и сколько угодно. Но… Но поверь, сразу начнутся какие-то мелкие конфликты и взаимные требования. О которых сейчас даже догадаться невозможно. Вот ты придешь с работы и будешь недоволен, что ужин остыл или еще не готов. А я попрошу тебя вынести мусор в тот момент когда тебе вообще будет неохота подниматься с кресла… И так далее. Семейная жизнь сплошь состоит из таких мелких, но убивающих чувства мелочей. Приглашая Вику замуж, я не думал о подобных вещах; мои мысли витали совсем в ином направлении. Но сейчас, слушая ее ровный голос, не мог не признать долю истины.
— Любые отношения, выходящие за пределы постели, накладывают на партнеров взаимные обязательства. А любые обязательства рано или поздно ведут к конфликтам, охлаждению и даже разрыву. Я стану стервой и начну закатывать тебе истерики. Тебе это нужно? Мне так хорошо с тобой и я не хочу тебя терять. Понимаешь — не-хо-чу! Я кивнул.
— Поэтому я в принципе не хочу и не пойду замуж. Ни за тебя, на за кого иного. Мне не нужно семьи, забот и детей. Я молода и еще красива, и мое тело доставляет мне удовольствие… Но жизнь так коротка — и хочется использовать ее по максимуму. И тебе, наверное, стоит желать того же самого.
Я мог возразить, найти кучу слов насчет ночного одиночества и неуютности пустой квартиры, когда возвращаешься в нее после работы — но не стал этого делать, вдруг осознав, что Вика мыслит принципиально иначе, чем я. И меня просто не поймет. Или поймет не так.
— Вот подумай, что я тебе сказала, — добавила она. — А я пока пойду приму душ.
Легко поднявшись, она соскочила и убежала, забавно топоча голыми пятками по полу. Через секунду зашумела вода. А я все лежал, глядя на большое темное пятно, расползшееся по простыне на том месте, где только что сидела Вика, и думал над ее словами. Понимал, что по-своему права она, но также прав и я, стремясь найти тепло в доме. Но будучи уже не таким глупым, каким был полгода назад, я четко осознал, что если буду настаивать с замужеством, то дело действительно приведет к конфликту. И кончится тем, что мы Викой расстанемся. А я этого не хотел.
Поэтому еще раз взглянув на мокрую простыню и уловив исходящий от нее острый, характерный, будоражащий запах, я поднялся и тоже пошел в ванную. Тихо отворил дверь, осторожно залез к моющейся Вике и пристроился к ее желанному телу.
Я принял ее условия игры и больше уже ничего не просил.
17
Год прошел незаметно.
Я осознал это июльским днем, идя сквозь горячий, опять наполненный липовым дурманом город.
Кругом бушевал настоящий летний рай, но я его не замечал, поскольку на душе моей было отвратительно и паскудно. Это был один из двух выходных среди моей ночной смены, и мы собирались провести его с Викой. Но с утра пришлось позвонить и отложить встречу на вечер, потому что еще раньше мне звонила мама с просьбой приехать к ним.
Она делала это в исключительных случаях — точнее сказать, практически никогда — и я сразу с упавшим сердцем понял недоброе. Отложив развлечения, я поехал к родителям.
Я очень давно у них не был, и по дороге туда представлял себе, что увижу и узнаю что-то очень тягостное.
* * *
Я не ошибся.
Отец лежал с сердечным приступом в таком состоянии, что не требовалось считаться врачом, чтоб предчувствовать близкий инфаркт. А за ним — … столь же недалекую смерть. Помочь ему было уже ни чем нельзя, это тоже казалось ясным. Оставалось продлить оставшиеся дни, стараясь хотя бы не волновать его и не расстраивать. Мама суетилась вокруг него, безучастно лежащего в постели среди отвратительного запаха лекарств. Суетилась добро и неумело; она действительно стала совершенно иной. Ее жесткость исчезла и она — с опозданием на много десятков лет — стала нормальным человеком, ласковой матерью и любящей доброй женой. Однако и это запоздало. Потому что она сама тоже была нездорова. Я не видел маму несколько месяцев и сейчас заметил, как ужасающе она пожелтела и похудела, мучимая, вероятно, какой-то внутренней болезнью. Но из-за хлопот вокруг отца не могла обратить внимание на себя…
* * *
Я побыл у родителей, сколько смог.
Мое присутствие фактически никому не помогало. Лишь наоборот: увидев меня с рукой, отец почувствовал, как ему опять стало хуже. Я шел домой и думал, что жизнь моя — и всего, что было моим ближайшим окружением, — столкнутая год назад со своего места, продолжает медленно рушиться. Что я, пережив боль, смену работы и уход жены, все-таки как-то справился, нашел новую ступень и даже встретился с Викой — но зато поползла в пропасть жизнь родителей. И это крушение нельзя было остановить, поскольку у них не оставалось запаса времени, здоровья и сил…
Такого опустошающего, иссасывающего удручения я не испытывал давно. Я медленно шел по городу и думал, что, скорее всего позвоню Вике и отменю сегодняшнюю встречу: после увиденного у родителей внутри все упало и я наверняка сегодня окажусь ни на что не способен. Вместо свидания просто напьюсь водки. По-настоящему, до полного одурения — чтобы не думать о том, какие тягостные хлопоты предстоят в ближайшем времени…
* * *
Находясь в мрачно-сумеречном состоянии, я не сразу услышал, как меня радостно окликнули.
— Женя! Женя!!!..
Я обернулся и увидел, что на меня, тихо улыбаясь, смотрит полная, невысокая молодая женщина с детской коляской. Она казалась абсолютно незнакомой. Я смотрел молча несколько секунд, думая, что она наверняка обозналась. И лишь когда поправила пальцем тонкие металлические очки, я вдруг мгновенно ее узнал. И ощутил укол стыда вместе с удивлением: год назад я узнавал ее по одному лишь хрусту шагов в ночной темноте… Но сейчас она так изменилась, что…
— Женя, а ты нас и не узнал… — сказала Катя.
— Кого — «нас»? — через силу улыбнулся я, опять ничего не понимая.
— Так вон, — она показала на красную коляску, будто именно ее я мог не заметить. — Меня и дочку…
— Аа… — безразлично протянул я, абсолютно равнодушный к детям. — Понятно.
Мне, конечно, стоило спросить, сколько девочке месяцев, какой она родилась и сколько весит сейчас, как спит, ест и не жидко ли какает — выяснить всю эту никому, кроме самой молодой мамаши, не интересную чепуху, которой однако именно они доканывают окружающих. Спросить хоть что-то хотя бы из приличия. Но я меня было такое плохое настроение, что я не смог выдавить пары фраз. Мне была совершенно безразлична сама Катя и тем более — ее недавно родившаяся дочка со всеми жизненными процессами; я был не рад этой случайной встрече, я не был бы рад сейчас никому и ни при каких обстоятельствах. Хотелось лишь одного — поскорее добраться до дома, запереть дверь, напиться и ни о чем больше не думать.
Но Катя продолжала идти рядом, с молчаливой улыбкой покачивая свою коляску. Меня тяготило ее присутствие, но я не мог решиться и свернуть в боковую улицу; это было бы уж слишком грубо.
